Попытки свержения захвативших власть большевиков начались практически с первых дней. Сам Керенский бежал в Псков, где уговорил казачьи войска под командованием генерала Петра Краснова выступить на Петроград.
В самом Петрограде уже в ночь на 26 октября (8 ноября) 1917 года правые социалисты из Петроградской городской думы и Предпарламента в противовес Военно-революционному комитету учредили свой Комитет спасения Родины и революции во главе с правым эсером Абрамом Гоцем. Он распространял антибольшевистские листовки, призывал к саботажу работников госучреждений. Также антибольшевистский комитет поддерживал вооруженное сопротивление большевикам в Москве и попытку Керенского отбить Петроград.
29 октября (11 ноября) Комитет спасения Родины и революции поднял первое антибольшевистское восстание в самом Петрограде, центром которого стал Михайловский замок (там размещались юнкера Николаевского инженерного училища). Смещенный с поста главкома военного округа Георгий Полковников объявил себя командующим «войсками спасения». Он запретил своим приказом всем военным частям округа исполнять приказы ВРК. На какое-то время военным удалось отбить телефонную станцию и отключить от связи Смольный, арестовать часть комиссаров ВРК и начать разоружение красногвардейцев. Но без поддержки извне они были обречены, и через два дня большевики подавили это восстание, хотя стычки были кровопролитными и с применением артиллерии. С обеих сторон погибло около 200 человек.
Керенский бежал в расположение штаба Северного фронта в Пскове, надеясь найти поддержку у военных. Однако все попытки Керенского организовать движение на Петроград хотя бы какой-то группы войск наталкивались на сопротивление командующего фронтом генерала В. А. Черемисова. Черемисов вёл свою игру, надеясь занять пост верховного главнокомандующего, и занял «нейтральную» позицию, не желая связывать своё будущее с проигравшими. Он отказался снимать с фронта части для подавления восстания в Петрограде и заявил, что не гарантирует безопасности самого Керенского. Он то отдавал приказ войскам грузиться в эшелоны для движения на Петроград, то отменял его, не желая, по его словам, «вмешиваться в петроградскую передрягу».
Тогда бывший глава Временного правительства попытался уговорить казаков выступить против большевиков в Петрограде. Казаки слушали его неохотно, так как помнили, что Керенский совсем недавно развалили выступление генерала Корнилова. Так, историк русской революции Н. Н. Суханов Н. Н. писал: «…Произошла характерная сцена. Керенский протягивает руку офицеру-рассказчику, который вытянулся перед ним. Офицер продолжает стоять вытянувшись, с рукой под козырек. Керенский ставит на вид: «Поручик, я подаю вам руку». Поручик рапортует: «Г. Верховный главнокомандующий, я не могу подать вам руки, я - корниловец»… Совершенная фантасмагория! Керенский идет на революционный Петербург во главе войск, недавно объявленных им мятежными. Среди их командиров нет человека, который не презирал бы Керенского как революционера и губителя армии. Не вместе ли с большевиками отражал и шельмовал эти войска два месяца назад этот восстановитель смертной казни, этот исполнитель корниловской программы, этот организатор июньского наступления?»
Однако Краснов решил поддержать Керенского. Тот пообещал передать генералу ещё три пехотные и одну кавалерийскую дивизии, которые вот-вот подойдут. Керенский назначил Краснова командующим «армией», идущей на Петроград. Вечером 26 октября (8 ноября) казачьи части (всего около 700 человек), расквартированные к югу от Пскова, загрузились в вагоны и отбыли в направлении Петрограда. Выступила только крайне незначительная часть 3-го конного корпуса Краснова (1-й Донской и Уссурийской дивизий), так как части корпуса была раскиданы на большой территории. Причем, в самом Пскове эшелоны с ними пытались задержать революционно настроенные солдаты. Петр Краснов позднее вспоминал: «Слабого состава сотни, по 70 человек. … Меньше полка нормального штата. А если нам придется спешиться, откинуть одну треть на коноводов - останется боевой силы всего 466 человек - две роты военного времени! Командующий армией и две роты! Мне смешно… Игра в солдатики! Как она соблазнительна с ее пышными титулами и фразами».
Пётр Николаевич Краснов (1869 - 1947) родился в Петербурге, выходец из дворян Войска Донского. Его род был одним из самых известных на Дону. Учился в Александровском кадетском корпусе и Павловском военном училище. В 1890 году зачислен в Лейб-гвардии атаманский полк. В 1892 году поступил в Академию Генерального штаба, но через год по собственному желанию вернулся в свой полк. В 1897 году был начальником конвоя дипломатической миссии в Аддис-Абебу (Абиссиния). Будучи наблюдательным человеком, он ежедневно вел записи, которые были опубликованы в брошюре «Казаки в Африке: Дневник начальника конвоя российской императорской миссии в Абиссинии в 1897-1898 гг.». В 1901 году направлен военным министром на Дальний Восток для изучения быта Маньчжурии, Китая, Японии и Индии. Писал беллетристику и статьи по военной теории. Во время боксёрского восстания в Китае и русско-японской войны - военный корреспондент. В 1909 году окончил Офицерскую кавалерийскую школу, а в 1910 году был произведён в полковники, командовал 1-м Сибирским казачьим Ермака Тимофеева полком на границе с Китаем, в Семиреченской области. С октября 1913 года - командир 10-го Донского казачьего генерала Луковкина полка, стоявшего на границе с Австро-Венгрией, во главе которого вступил в Первую мировую войну. Воевал храбро. В ноябре 1914 года был произведён в генерал-майоры и назначен командиром 1-й бригады 1-й Донской казачьей дивизии. С мая 1915 года - командир 3-й бригады Кавказской туземной конной дивизии, с июля 1915 года - начальник 3-й Донской казачьей дивизии, с сентября - начальник 2-й Сводной казачьей дивизии. В конце мая 1916 года дивизия Краснова одна из первых начала Луцкий прорыв армий Юго-Западного фронта (Брусиловский прорыв). 26 мая 1916 года в бою у Вульки-Галузинской тяжело ранен пулей в ногу. Командиром был неплохим, всегда заботился о подчиненных, поэтому казаки его любили и ценили. После февральской революции Краснов в политике участия не принимал. В июне 1917 года был назначен начальником 1-й Кубанской казачьей дивизии, в августе - командующим 3-м конным корпусом. Был арестован в ходе Корниловского выступления, но затем освобождён.
27 октября (9 ноября) казаки высадились в Гатчине (40 км к югу от Петрограда), соединившись там с еще двумя сотнями верных Временному правительству солдат, прибывших из Новгорода. В Гатчине находилось до 1,5 тысячи «красных» солдат, но при виде высаживающихся из вагонов казаков у них сложились преувеличенные представления об их численном превосходстве, и они стали сдавать . Казаки не знали, как им охранять такое количество пленных, чем их кормить и попросту распустили по домам. Но силы Краснова по-прежнему исчислялись несколькими сотнями бойцов. Позднее он вспоминал: «Идти с этими силами на Царское Село, где гарнизон насчитывал 16 000, и далее на Петроград, где было около 200 000, - никакая тактика не позволяла; это было бы не безумство храбрых, а просто глупость».
28 октября (10 ноября) к вечеру после небольшой перестрелки отряд Краснова все же занял Царское Село (ныне город Пушкин). При этом боя фактически не было, всё свелось к переговорам с гарнизоном Царского Села, «красные» солдаты были либо разоружены, либо отступили. Но далее, несмотря на благоприятную ситуацию в столице (антибольшевистское восстание в Петрограде), Краснов уже не мог наступать и дал войскам отдых. 29 октября (11 ноября) Краснов активных действий не предпринимал, оставаясь в Царском Селе и дожидаясь подкреплений. Ставка верховного главнокомандующего во главе с Духониным пыталась помочь Керенскому. Но большая часть вызванных войск отказалась выполнить приказ, поддерживая партию большевиков, или заняло позицию «нейтралитета». 13-й и 15-й Донские полки 3-го конного корпуса просто не выпустили из Ревеля по приказу местного революционного комитета. К отряду Керенского - Краснова присоединилось около 900 юнкеров, несколько артиллерийских батарей и бронепоезд. Всего «белые» смогли выставить около 5 тыс. человек, около 20 орудий и бронепоезд.
Керенский, видимо, ещё мнил себя великим правителем и думал, что узрев его, массы тут же побегут за ним. Но тут его иллюзии были окончательно разбиты. Офицеры и казаки, не видя подкреплений, кляли его. К мятежникам присоединился знаменитый революционер, эсер-террорист Борис Савинков. Он предложил Краснову арестовать Керенского и возглавить движение самому. Краснов отказался. Тогда предложили формирование правительства видному марксисту и социалисту Г. В. Плеханову, который в это время жил в Царском Селе. Но переговоры результатов положительных результатов не дали. Савинков поехал в штаб Северного фронта, но и там его ждал провал.
Большевики, тем временем, предписали железнодорожникам остановить движение войск на столицу. Распоряжение было выполнено. 27 октября (9 ноября) Военно-революционный комитет отдал приказ о боевой готовности Петроградского гарнизона, выдвинул революционные полки, отряды красногвардейцев и матросов к Царскому Селу и Пулкову. В ночь с 27 на 28 октября (с 9 на 10 ноября) Центральный комитет РСДРП(б) и советское правительство создали комиссию во главе с В. Лениным для руководства подавлением мятежа. Из Гельсингфорса и Кронштадта в Петроград вызвали отряды матросов. На случай прорыва в Петроград Ленин распорядился ввести в Неву корабли Балтийского флота. 29 октября (11 ноября) Ленин и Троцкий побывали на Путиловском заводе, где осмотрели орудия и бронепоезд, подготовленные для борьбы с войсками Керенского-Краснова. По призыву большевиков на защиту революции выступили тысячи красногвардейцев с Путиловского, Трубочного и других заводов. Затем Троцкий отбыл на Пулковские высоты, где руководил строительством укреплений. Защищать их должны были около 12 тысяч бойцов. Красные были разделены на два отряда: Пулковский во главе с командиром 2-го Царскосельского резервного полка полковником Вальденом, матросами командовал П. Е. Дыбенко; Красносельский, который возглавляли Ф. П. Хаустов и В. В. Сахаров. Командующим всеми войсками под Петроградом был назначен левый эсер полковник М. А. Муравьев, его помощников был В. А. Антонов-Овсеенко. В этот же день ВРК направил около 20 тыс. человек на создание оборонительного рубежа «Залив-Нева». Они строили баррикады, устанавливали проволочные заграждения, рыли окопы и были готовы в любой момент поддержать войска, находившиеся на передовой.
Утром 30 октября (12 ноября) с утра войска Краснова при поддержке артиллерии и бронепоезда начали наступление в районе Пулкова. Революционные войска выдержали натиск, и вечером сами перешли в контрнаступление. «Красные» имели большое численное преимущество, но казаков выручало преимущество в артиллерии. Казаки при этом понесли небольшие потери, в то время как среди красных потери достигали 400 человек, но они продолжали атаковать. К вечеру у казаков начали заканчиваться боеприпасы, обещанные Керенским подкрепления не появились. Большевики подтянули морскую артиллерию, начали бить по Царскому Селу. При артиллерийском обстреле запаниковали и замитинговали полки царскосельского гарнизона. Потребовали прекратить бой, угрожая ударом с тыла. В сумерках матросы начали обходить фланги казаков и Краснов приказал отступить в Гатчину. Казаки вступили в переговоры с революционными солдатами и матросами и заключили перемирие. Во время переговоров с казаками Дыбенко в шутку предлагал им «обменять Керенского на Ленина».
В ночь на 31 октября (13 ноября) Троцкий, находившийся на линии обороны в Пулково, телеграфировал в Петроград: «Попытка Керенского двинуть контрреволюционные войска на столицу революции получила решающий отпор. Керенский отступает, мы наступаем. Солдаты, матросы и рабочие Петрограда доказали, что умеют и хотят с оружием в руках утвердить волю и власть демократии. Буржуазия старалась изолировать армию революции, Керенский пытался сломить ее силой казачества. И то, и другое потерпело жалкое крушение… Революционная Россия и Советская власть вправе гордиться своим Пулковским отрядом, действующим под командой полковника Вальдена».
31 октября (13 ноября) продолжались переговоры об условиях перемирия, и казаки согласились выдать большевикам Керенского, с условием, что их пропустят на Дон. Узнав об этом, он сразу же на автомобиле сбежал из расположения войск Краснова. Керенский передал свои полномочия верховному главнокомандующему Духонину и бежал на Дон. Он прибыл в Новочеркасск, однако атаман Каледин отказался с ним сотрудничать. 1 (14) ноября части большевиков вошли в Гатчину. Казаков разоружили и вскоре отпустили.
Казаки в этот период сохранили боеспособность, но не хотели воевать с большевиками. В массе своей они желали покончить с надоевшей войной и просто вернуться домой. Казачьи части начали эшелонами покидать Петроградскую, Псковскую, Новгородскую и другие губернии и уходили в родные казачьи области. «Все неудержимо хлынуло на Дон, но не к Каледину, чтобы сражаться против большевиков, отстаивая свободу Дона, а домой в свои станицы, чтобы ничего не делать и отдыхать, не чувствуя и не понимая страшного позора нации», - вспоминал потом сам Пётр Краснов.
Сам генерал Краснов сдался, но вскоре был отпущен под «честное слово офицера, что не будет более бороться против Советской власти». Чуть позже он уехал на Дон, где стал одним из лидеров местного белого казачества. В мае 1918 года Краснов был избран атаманом Донского казачества. Наладив союзные отношения с Германией и не подчиняясь А. И. Деникину, ориентировавшемуся на Антанту, он развернул борьбу с большевиками во главе Донской армии. Краснов создал Всевеликое Войско Донское и взял курс на создание независимого государства.
Таким образом, кроме выступления отряда Краснова - Керенского, боев в Москве в целом советская власть утвердилась по всей стране мирно. Отказались подчиняться новому правительству только казачьи области. Но сами казаки воевать не хотели, желали вернуться к мирной жизни. В провинциальных городках и селениях Октябрь (как ранее и Февраль) прошел практически незаметно. Власть уездных и губернских комиссаров правительства была настолько слаба, что её и раньше никто всерьез не принимал. Во многих местах еще несколько месяцев сохранялось двоевластие. Параллельно работали и советские органы, и городские Думы. Последние Думы разогнали только весной 1918 года.
Александр Керенский - личность известная. Он запомнился России своими неоднозначными реформами, амнистией и тем, что якобы бежал из Зимнего дворца в платье медсестры. Свои дни он закончил в Америке.
Керенский и Ленин
Судьбы Александра Керенского и Владимира Ленина имеют интересные пересечения. Во-первых, они оба родом из Симбирска, во-вторых, их отцы были учителями. При этом отец Керенского ещё и служил директором гимназии, где учился Владимир Ульянов. Конечно, их родители были знакомы и бывали друг у друга в гостях.
Любители конспирологии также добавят, что Керенский и Ленин родились в один и тот же день. В один, да, только по разным стилям. Ленин - 22 апреля по новому, а Керенский - 22 апреля по старому.
О личных встречах Ленина с Керенским нам ничего не известно. Владимир Ульянов был старше Александра Керенского на 11 лет. Если они и виделись в детстве, то говорить о каком-то взаимовлиянии вряд ли можно. Польский журналист Александр Минковский, который брал у Керенского интервью в Америке, спросил у него насчет детских впечатлений от Володи Ульянова. В ответ Керенский сказал, что Владимир был его старше, и они не общались.
История с платьем
Когда заходит речь о Керенском, то обычно первым делом вспоминают, что он бежал из Зимнего дворца, облачившись в женское платье. На самом деле, этого не было. Вероятнее всего, эту версия побега была придумана либо советской пропагандой, либо самим народом.
Из Зимнего дворца Керенский, по его словам, уехал на автомобиле американского посольства, который ему предоставили. По версии Дэвида Фрэнсиса, который был послом США в то время, Керенскому автомобиль не предоставили, он был захвачен адьютантом Александра Федоровича.
После скитаний по России, Керенский, при помощи спецагента Сиднея Рейли, в июне 1918 года отбыл за границу.
Везде не к месту
Попытав счастья в Лондоне, Керенский решил отправиться в Париж. По Парижу его возили французские жандармы, предоставившие в его распоряжение даже личный автомобиль. 10 июля 1918 года состоялась его встреча с французским премьер-министром Жоржем Клемансо. Но и здесь его миссия закончилась неудачей. Европейские политики смотрели на Керенского не как на главу будущего «правительства в изгнании», а как на обычного беженца. Имя Керенского было настолько дискредитировано в России, что созданная в сентябре 1918 года в Уфе Всероссийская директория, заявила о том, что Керенский находится за границей как частной лицо и никаких официальных политических миссий на него не возложено
В Париже Керенский числился сотрудником эмигрантской газеты «За Россию». За неимением средств он был вынужден ночевать прямо в редакции газеты. На следующие десять лет журналистика и публицистика стали основным источником заработка Керенского. С октября 1922 года в Берлине стала выходить его собственная газета «Дни», где публиковались Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Константин Бальмонт и Иван Бунин. На страницах своего издания он планомерно критиковал большевиков. Единственным способом, с помощью которого можно было победить «красную заразу», было объединение всех европейских демократических сил и русской эмиграции. Но собрать в рамках одной организации хотя бы все русские демократические силы Керенскому не удалось. Попытка организовать новое Учредительное собрание в январе 1921 года завершилась крупным провалом.
Жена из Австралии
Жена Керенского Ольга Львовна Барановская встретила Октябрьскую революцию в Петрограде. Там же на Дегтярной улице она вместе с сыновьями Олегом и Глебом жила на протяжении всей гражданской войны. Её дети ходили в загородную школу. Сама же жена экс-премьера постоянно меняла место работы, чтобы иметь хоть какой-то заработок для дальнейшего существования. Но Ольге Львовне удалось где-то достать эстонские документы и вместе с детьми выехать на новую родину. Она добралась наконец-то до Лондона, но с мужем больше вместе не жила. Семья навсегда распалась. Жена и оба сына остались в Англии, получив впоследствии британское гражданство.
Керенский же в эмиграции встретил Терезу Лидию (Нелль) Триттин, дочь владельца мебельной фабрики из Австралии. Он была младше Керенского на 28 лет. Ольга Львовна долго не давала мужу развод, но к 1939 году все вопросы были решены и «молодожены» наконец-то сыграли свадьбу. Начало совместной супружеской жизни было омрачено началом Второй мировой войны.
Керенский и Гитлер
Гитлера Александр Керенский объективно считал порождением Версальского мирного договора. Мюнхенское соглашение о разделе Чехословакии он, как и многие западные политики, считал единственным средством во избежание новой мировой войны. Нападение на СССР Керенский публично приветствовал. С Германией он связывал надежду на уничтожение советской власти и большевизма. Но позже, поняв масштаб трагедии, он изменил свои взгляды в отношении войны, и был уже целиком на стороне Красной армии и её союзников. Керенский писал 28 июня 1941 года в своем дневнике: «После долгих и тяжких раздумий я пришел к заключению: мы должны страстно желать сейчас только одного - чтобы Красная Армия сохранила свою боеспособность до этой осени. И если получится - это будет чудом!»
Керенский и сам пострадал от действий Гитлера. Вместе с женой ему пришлось покинуть оккупированный немцами Париж. Нелль, вторая жена Керенского, больше всего боялась, что немцы посадят «Алекса» в тюрьму «как Шушнига» (австрийский канцлер, посаженный в тюрьму после Аншлюса). В Великобритании Керенского не пустили из-за его прошлых публичных прогерманских высказываний. В итоге, он вместе с Нелль отправился проездом через Испанию за океан, в США.
Отказ от жизни
После войны Керенский вновь попытался вернуться в политику. Вместе с эмигрантами-эсерами Черновым и Зензиновым в марте 1949 года он создал Лигу борьбы за народную свободу. Но «молодая» эмиграция не приняла Керенского. У них с детства, с советских школьных учебников было заложено отвращение к бывшему премьеру, бежавшему из Петрограда в женском платье.
Керенский писал мемуары, совместно с Гуверовским институтом издал трехтомную публикацию документов эпохи Временного правительства, читает лекции в Стэнфордском университете. Он никогда не забывал о Родине. Ещё в период Великой Отечественной войны Керенский отправлял телеграмму Сталину. Ответа на неё тогда так и не получил. В 1968 году Керенский пытался получить разрешение на въезд в СССР. Советское руководство требовало, чтобы он признал закономерность социалистической революции, правильность политики СССР и успехи советского народа. Керенский ради своей поездки был готов признать уже всё. Но по неясным причинам поездка в Москву так и не состоялась.
Умер Александр Керенский в Нью-Йорке 11 июня 1970 года в возрасте 89 лет. Он уже сам хотел умереть, но требуемого яда ему так и не давали. В какой-то момент он просто отказался принимать пищу и лекарства. Его тело было переправлено сыновьям в Лондон, где до сих пор покоится на кладбище Патни Вэйл.
13.02.2015 0 7095
О последнем министре-председателе Временного правительства знают удивительно мало. Большинству он представляется фигурой комичной и практически случайной. Между тем Александр Керенский к власти шел долгим и трудным путем. И в конце концов добился своего. Но вот удержать власть в руках оказался не способен, фактически «подарив» победу своим главным противникам - большевикам.
Последний министр-председатель Временного правительства Александр Федорович Керенский прожил весьма долгую, интересную и насыщенную событиями жизнь. Он родился 22 апреля 1881 года, в один день со своим непримиримым политическим противником - Владимиром Ильичом Ульяновым-Лениным (только позже его на одиннадцать лет), в одном с ним городе - Симбирске.
Он отметил пятидесятилетие Октябрьской революции в эмиграции и скончался в июне 1970 года. В этот год во всем мире отмечали столетие со дня рождения вождя большевизма. Такая вот ирония истории. Впрочем, можно сказать, что Керенскому еще повезло -он не погиб в водовороте Гражданской войны. Хотя такой вариант и был вполне возможен.
Юрист и революционер
Прежде всего, стоит опровергнуть самую распространенную легенду о Керенском, согласно которой он был однокашником Володи Ульянова. Да, отец Александра Керенского действительно служил директором мужской гимназии города Симбирска. Но еще в 1889 году Федора Михайловича Керенского назначили главным инспектором народных училищ Туркестанского края, и вся семья переехала в Ташкент. Там и прошли детские и юношеские годы будущего политика.
Александр Керенский окончил с золотой медалью 1-ю Ташкентскую мужскую гимназию и поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. Но вскоре он перешел на юридический факультет. После окончания университета женился и стал работать помощником адвоката.
В общем, типичное начало карьеры обычного клерка в заурядной юридической конторе. Но Керенский не хотел быть простым клерком. Он мечтал о блестящей политической карьере. В условиях Первой русской революции 1905-1907 годов ее можно было сделать только приняв участие в революционном движении. Поэтому Керенский примкнул к запрещенной партии эсеров, предоставив свою квартиру «для нужд партии». Молодой адвокат быстро вжился в роль революционера-подпольщика.
Первая жена Александра Федоровича с сыновьями - Олегом и Глебом
Поздним вечером 23 декабря 1905 года, когда супруги Керенские наряжали рождественскую елку для своего восьмимесячного сына, в квартире раздался звонок. Одновременно кто-то постучал в дверь черного хода. Хозяин открыл двери, и в квартиру ввалилось несколько жандармов.
«Меня выдал Азеф»
Незваные гости были приторно вежливы, старались вести себя тихо, чтобы не разбудить спящего в кроватке ребенка. Обыск длился несколько часов. В справке, составленной охранным отделением, говорилось, что при обыске в квартире помощника присяжного поверенного Александра Керенского были найдены «кожаный портфель с гектографированными заявлениями от имени организации "Вооруженное восстание"... картонная коробка с бумагой для гектографа, восемь экземпляров программы эсеровской партии,тетрадь со "стихотворениями преступного содержания" и револьвер с патронами».
Этого оказалось вполне достаточно для задержания по подозрению в антиправительственной деятельности. Жандармский ротмистр предъявил Керенскому ордер на арест и сообщил, какие вещи он может взять с собой.
Позже Керенский вспоминал: «Приближался рассвет. Никто не сказал, куда мы едем, однако когда мы переехали через Неву и за Литейным мостом повернули направо, я увидел перед собой контур печально знаменитых "Крестов"».
Санкт-Петербургская одиночная тюрьма, более известная как «Кресты», была построена в 1892 году. В то время она еще не имела такой запущенный вид и во многих отношениях была комфортабельнее прочих российских тюрем. Стандартная одиночка в «Крестах», по описанию Керенского, выглядела так:
«Камера имела пять с половиной шагов в длину и три с половиною в ширину, при высоте около сажени. Штукатуренные стены ее были окрашены темно-коричневою масляною краскою, так же как и дверь. В середине двери было проделано квадратное отверстие, четверти в полторы - форточка, откидывавшаяся в сторону коридора и запиравшаяся на замок».
Позже он так писал о своем содержании в «Крестах»: «Как это ни покажется странным, но я почти наслаждался своим одиночным заключением, которое предоставляло время для размышлений, для анализа прожитой жизни, для чтения книг сколько душе угодно».
Находясь в «Крестах», Керенский объявил голодовку, так как в течение двухнедельного срока ему не предъявили обвинения. Выдержал семь дней, но за это время ослаб настолько, что не мог самостоятельно подняться с кровати. На восьмой день в камере появились надзиратели, которые помогли арестанту встать и отвели до кабинета начальника тюрьмы.
Здесь уже находился помощник прокурора, официально предъявивший Керенскому обвинение в причастности к подготовке вооруженного восстания и принадлежности к организации, ставящей целью свержение существующего строя. Не дослушав обвинение до конца, арестант потерял сознание от слабости, и его на руках отнесли в камеру.
Однако, несмотря на тяжесть предъявленных обвинений, 5 апреля 1906 года Керенский был отпущен на свободу, так как в России была объявлена амнистия. Его с семьей выслали в Ташкент под надзор полиции.
И еще одна любопытная деталь. Через двенадцать лет, когда открылись архивы охранки, выяснилось, что Керенский был арестован на основании доноса о том, что его квартиру эсеровские террористы использовали для подготовки покушения на самого Николая II! А эти сведения жандармам предоставил не кто иной, как Евно Азеф, самый знаменитый провокатор охранного отделения! Впоследствии Керенский не раз бравировал тем фактом, что его выдал охранке лично Азеф.
Бездарный демократ
Пребывание в тюрьме не стало препятствием для дальнейшей профессиональной и политической деятельности Керенского. Более того, это обстоятельство ей способствовало, поскольку у него теперь имелась репутация «мученика» и «узника самодержавия». Избранный Керенским путь адвоката и общественного деятеля удачно позволял ему совмещать «работу на революцию» с продвижением вверх по карьерной лестнице. Он защищал в основном «политических» преступников.
Например, в 1910 году Керенский был главным защитником на процессе по делу туркестанской организации социалистов-революционеров, обвиняемых в антиправительственных вооруженных акциях. Процесс для эсеров закончился относительно благополучно, ни один из подсудимых не был приговорен к смертной казни. Примерно в те же годы Керенский стал масоном. Он позднее писал: «Предложение о вступлении в масоны я получил в 1912 году, сразу же после избрания в IV Думу. После серьезных размышлений я пришел к выводу, что мои собственные цели совпадают с целями общества, и принял это предложение».
В марте 1917 года, вскоре после Февральской революции, Керенский получил портфель министра юстиции. При первом же своем появлении на новом рабочем месте он проявил свой «демократизм», пожав руку швейцару. И сумел настоять, чтобы Временное правительство приняло закон о всеобщей политической амнистии, а также о сокращении наполовину сроков заключения лицам, содержавшимся под стражей по приговорам судебных мест за общие уголовные преступления.
Итог: на свободу вышли около 90 тысяч арестантов, среди которых были тысячи воров и налетчиков, прозванных в народе «птенцами Керенского». Тогда же, в марте 1917 года был упразднен Департамент полиции. Страну сразу же захлестнул вал уголовщины. Преступники практически безнаказанно убивали и грабили обывателей.
В этом поступке впервые проявился «фирменный стиль» Керенского - разваливать любое дело, которым он начинал руководить.
Главноуговаривающий министр
Затем, в мае 1917 года Керенский стал военным и морским министром. Свою роль в руководстве российскими армией и флотом он видел в том, чтобы объезжать фронтовые части, с помпой выступая на многочисленных митингах. Многочасовыми речами он стремился воодушевить войска, из-за чего получил среди военных прозвище «Главноуговаривающий». Его руководство войной в конечном итоге привело к полному провалу июньского наступления Русской армии.
Но Керенский вместо отставки получил новую должность - летом 1917 года он стал министром-председателем Временного правительства, достигнув пика своей политической карьеры. Сосредоточив в своих руках максимум властных полномочий, Керенский особой славы не стяжал.
от как описывал его деятельность известный английский писатель и по совместительству сотрудник МИ-б Сомерсет Моэм: «Положение России ухудшалось с каждым днем... а он убирал всех министров, чуть только замечал в них способности, грозящие подорвать его собственный престиж. Он произносил речи. Он произносил нескончаемые речи. Возникла угроза немецкого нападения на Петроград. Керенский произносил речи. Нехватка продовольствия становилась все серьезнее, приближалась зима, топлива не было. Керенский произносил речи. За кулисами активно действовали большевики, Ленин скрывался в Петрограде... Он произносил речи»...
После провала Корниловского мятежа, когда Керенский по сути предал генерала Корнилова, премьер потерял доверие армии. Он фактически открыл дорогу к власти большевикам, вооружил Красную гвардию, и дал отмашку сепаратистам, которые, пользуясь безвластием в стране, начали «парад суверенитетов». К осени 1917 года Керенский добился того, что никто не пришел к нему на помощь, когда большевики решили взять власть в стране в свои руки. Ни одна из воинских частей в Петрограде не выступила на защиту возглавляемого им Временного правительства.
В результате, в октябре 1917 года власть в стране захватили решительно настроенные большевики во главе с его земляком Владимиром Лениным.
Гатчинский пленник
Керенский накануне захвата Зимнего большевиками бежал из Петрограда на машине американского посольства. Он подчинил себе казачьи части, которыми командовал генерал Краснов, и с ними попытался вернуть потерянную власть. Однако его войска были разгромлены на подступах к Петрограду и отступили к Гатчине.
Затем большевистским агитаторам удалось распропагандировать казаков, сражавшихся на стороне Керенского, и убедить их выдать бывшего главу Временного правительства. Для Керенского это означало верную смерть, так как его люто ненавидели балтийские матросы и солдаты петроградского гарнизона. Они растерзали бы бывшего ми-нистра-председателя на месте.
С большим трудом недавнему лидеру страны удалось ускользнуть из-под ареста и покинуть Гатчинский дворец. По одним данным, он воспользовался старинным подземным ходом, по другим - переоделся в морскую форму и в таком виде проследовал мимо охраны. Легенды о переодевании в женское платье, конечно же, не более чем анекдот.
Слухи о том, что он бежал от большевиков в женском платье, мучили и оскорбляли Керенского всю оставшуюся жизнь. Картина Григория Шегаля, 1937 год
Какое-то время бывший премьер-министр скрывался на подпольных эсеровских квартирах. В июне 1918 года Керенский под видом сербского офицера в сопровождении агента британских спецслужб Сиднея Рейли через север России выехал за пределы бывшей Российской империи. Он жил во Франции.
Когда в 1940 году Гитлер оккупировал Францию, Керенский бежал в США. Умер он в 1970 году в Нью-Йорке от рака. Местные русская и сербская православные церкви отказались отпевать его, сочтя виновником падения России. Тело Керенского было переправлено в Лондон, где проживал его сын, и похоронено на кладбище, не принадлежащем какой-либо религиозной конфессии.
Говорят, что под конец своей жизни Александр Федорович сказал в интервью с советским журналистом-международником Генрихом Боровиком: «Знаете, кого бы я расстрелял, если бы мог вернуться назад, в 1917 год? Себя, Керенского...»
Что означала эта загадочная фраза, никто не может понять до сих пор.
Оценка современников
Один из деятелей кадетской партии Иван Куторга в своей книге «Ораторы и массы» так характеризует Керенского:
«...Керенский был подлинным олицетворением Февраля со всем его подъемом, порывом, добрыми намерениями, со всей его обреченностью и частой политической детской нелепостью и государственной преступностью. Ненависть лично к Керенскому объясняется, по-моему, не только его бесспорно огромными политическими ошибками, не только тем, что„керенщина" (слово, ставшее употребительным на всех европейских языках) не сумела оказать серьезного сопротивления большевизму, а, наоборот, расчистила ему почву, но и другими, более широкими и общими причинами».
Николай СЕРГЕЕВ
Фото из открытых источников
Попытки свержения захвативших власть большевиков начались практически с первых дней. Сам Керенский бежал в Псков, где уговорил казачьи войска под командованием генерала Петра Краснова выступить на Петроград.
В самом Петрограде уже в ночь на 26 октября (8 ноября) 1917 года правые социалисты из Петроградской городской думы и Предпарламента в противовес Военно-революционному комитету учредили свой Комитет спасения Родины и революции во главе с правым эсером Абрамом Гоцем. Он распространял антибольшевистские листовки, призывал к саботажу работников госучреждений. Также антибольшевистский комитет поддерживал вооруженное сопротивление большевикам в Москве и попытку Керенского отбить Петроград.
29 октября (11 ноября) Комитет спасения Родины и революции поднял первое антибольшевистское восстание в самом Петрограде, центром которого стал Михайловский замок (там размещались юнкера Николаевского инженерного училища). Смещенный с поста главкома военного округа Георгий Полковников объявил себя командующим «войсками спасения». Он запретил своим приказом всем военным частям округа исполнять приказы ВРК. На какое-то время военным удалось отбить телефонную станцию и отключить от связи Смольный, арестовать часть комиссаров ВРК и начать разоружение красногвардейцев. Но без поддержки извне они были обречены, и через два дня большевики подавили это восстание, хотя стычки были кровопролитными и с применением артиллерии. С обеих сторон погибло около 200 человек.
Керенский бежал в расположение штаба Северного фронта в Пскове, надеясь найти поддержку у военных. Однако все попытки Керенского организовать движение на Петроград хотя бы какой-то группы войск наталкивались на сопротивление командующего фронтом генерала В. А. Черемисова. Черемисов вёл свою игру, надеясь занять пост верховного главнокомандующего, и занял «нейтральную» позицию, не желая связывать своё будущее с проигравшими. Он отказался снимать с фронта части для подавления восстания в Петрограде и заявил, что не гарантирует безопасности самого Керенского. Он то отдавал приказ войскам грузиться в эшелоны для движения на Петроград, то отменял его, не желая, по его словам, «вмешиваться в петроградскую передрягу».
Тогда бывший глава Временного правительства попытался уговорить казаков выступить против большевиков в Петрограде. Казаки слушали его неохотно, так как помнили, что Керенский совсем недавно развалили выступление генерала Корнилова. Так, историк русской революции Н. Н. Суханов Н. Н. писал: «…Произошла характерная сцена. Керенский протягивает руку офицеру-рассказчику, который вытянулся перед ним. Офицер продолжает стоять вытянувшись, с рукой под козырек. Керенский ставит на вид: «Поручик, я подаю вам руку». Поручик рапортует: «Г. Верховный главнокомандующий, я не могу подать вам руки, я - корниловец»… Совершенная фантасмагория! Керенский идет на революционный Петербург во главе войск, недавно объявленных им мятежными. Среди их командиров нет человека, который не презирал бы Керенского как революционера и губителя армии. Не вместе ли с большевиками отражал и шельмовал эти войска два месяца назад этот восстановитель смертной казни, этот исполнитель корниловской программы, этот организатор июньского наступления?»
Однако Краснов решил поддержать Керенского. Тот пообещал передать генералу ещё три пехотные и одну кавалерийскую дивизии, которые вот-вот подойдут. Керенский назначил Краснова командующим «армией», идущей на Петроград. Вечером 26 октября (8 ноября) казачьи части (всего около 700 человек), расквартированные к югу от Пскова, загрузились в вагоны и отбыли в направлении Петрограда. Выступила только крайне незначительная часть 3-го конного корпуса Краснова (1-й Донской и Уссурийской дивизий), так как части корпуса была раскиданы на большой территории. Причем, в самом Пскове эшелоны с ними пытались задержать революционно настроенные солдаты. Петр Краснов позднее вспоминал: «Слабого состава сотни, по 70 человек. … Меньше полка нормального штата. А если нам придется спешиться, откинуть одну треть на коноводов - останется боевой силы всего 466 человек - две роты военного времени! Командующий армией и две роты! Мне смешно… Игра в солдатики! Как она соблазнительна с ее пышными титулами и фразами».
Пётр Николаевич Краснов (1869 - 1947) родился в Петербурге, выходец из дворян Войска Донского. Его род был одним из самых известных на Дону. Учился в Александровском кадетском корпусе и Павловском военном училище. В 1890 году зачислен в Лейб-гвардии атаманский полк. В 1892 году поступил в Академию Генерального штаба, но через год по собственному желанию вернулся в свой полк. В 1897 году был начальником конвоя дипломатической миссии в Аддис-Абебу (Абиссиния). Будучи наблюдательным человеком, он ежедневно вел записи, которые были опубликованы в брошюре «Казаки в Африке: Дневник начальника конвоя российской императорской миссии в Абиссинии в 1897-1898 гг.». В 1901 году направлен военным министром на Дальний Восток для изучения быта Маньчжурии, Китая, Японии и Индии. Писал беллетристику и статьи по военной теории. Во время боксёрского восстания в Китае и русско-японской войны - военный корреспондент. В 1909 году окончил Офицерскую кавалерийскую школу, а в 1910 году был произведён в полковники, командовал 1-м Сибирским казачьим Ермака Тимофеева полком на границе с Китаем, в Семиреченской области. С октября 1913 года - командир 10-го Донского казачьего генерала Луковкина полка, стоявшего на границе с Австро-Венгрией, во главе которого вступил в Первую мировую войну. Воевал храбро. В ноябре 1914 года был произведён в генерал-майоры и назначен командиром 1-й бригады 1-й Донской казачьей дивизии. С мая 1915 года - командир 3-й бригады Кавказской туземной конной дивизии, с июля 1915 года - начальник 3-й Донской казачьей дивизии, с сентября - начальник 2-й Сводной казачьей дивизии. В конце мая 1916 года дивизия Краснова одна из первых начала Луцкий прорыв армий Юго-Западного фронта (Брусиловский прорыв). 26 мая 1916 года в бою у Вульки-Галузинской тяжело ранен пулей в ногу. Командиром был неплохим, всегда заботился о подчиненных, поэтому казаки его любили и ценили. После февральской революции Краснов в политике участия не принимал. В июне 1917 года был назначен начальником 1-й Кубанской казачьей дивизии, в августе - командующим 3-м конным корпусом. Был арестован в ходе Корниловского выступления, но затем освобождён.
27 октября (9 ноября) казаки высадились в Гатчине (40 км к югу от Петрограда), соединившись там с еще двумя сотнями верных Временному правительству солдат, прибывших из Новгорода. В Гатчине находилось до 1,5 тысячи «красных» солдат, но при виде высаживающихся из вагонов казаков у них сложились преувеличенные представления об их численном превосходстве, и они стали сдавать оружие. Казаки не знали, как им охранять такое количество пленных, чем их кормить и попросту распустили по домам. Но силы Краснова по-прежнему исчислялись несколькими сотнями бойцов. Позднее он вспоминал: «Идти с этими силами на Царское Село, где гарнизон насчитывал 16 000, и далее на Петроград, где было около 200 000, - никакая тактика не позволяла; это было бы не безумство храбрых, а просто глупость».
28 октября (10 ноября) к вечеру после небольшой перестрелки отряд Краснова все же занял Царское Село (ныне город Пушкин). При этом боя фактически не было, всё свелось к переговорам с гарнизоном Царского Села, «красные» солдаты были либо разоружены, либо отступили. Но далее, несмотря на благоприятную ситуацию в столице (антибольшевистское восстание в Петрограде), Краснов уже не мог наступать и дал войскам отдых. 29 октября (11 ноября) Краснов активных действий не предпринимал, оставаясь в Царском Селе и дожидаясь подкреплений. Ставка верховного главнокомандующего во главе с Духониным пыталась помочь Керенскому. Но большая часть вызванных войск отказалась выполнить приказ, поддерживая партию большевиков, или заняло позицию «нейтралитета». 13-й и 15-й Донские полки 3-го конного корпуса просто не выпустили из Ревеля по приказу местного революционного комитета. К отряду Керенского - Краснова присоединилось около 900 юнкеров, несколько артиллерийских батарей и бронепоезд. Всего «белые» смогли выставить около 5 тыс. человек, около 20 орудий и бронепоезд.
Керенский, видимо, ещё мнил себя великим правителем и думал, что узрев его, массы тут же побегут за ним. Но тут его иллюзии были окончательно разбиты. Офицеры и казаки, не видя подкреплений, кляли его. К мятежникам присоединился знаменитый революционер, эсер-террорист Борис Савинков. Он предложил Краснову арестовать Керенского и возглавить движение самому. Краснов отказался. Тогда предложили формирование правительства видному марксисту и социалисту Г. В. Плеханову, который в это время жил в Царском Селе. Но переговоры результатов положительных результатов не дали. Савинков поехал в штаб Северного фронта, но и там его ждал провал.
Большевики, тем временем, предписали железнодорожникам остановить движение войск на столицу. Распоряжение было выполнено. 27 октября (9 ноября) Военно-революционный комитет отдал приказ о боевой готовности Петроградского гарнизона, выдвинул революционные полки, отряды красногвардейцев и матросов к Царскому Селу и Пулкову. В ночь с 27 на 28 октября (с 9 на 10 ноября) Центральный комитет РСДРП(б) и советское правительство создали комиссию во главе с В. Лениным для руководства подавлением мятежа. Из Гельсингфорса и Кронштадта в Петроград вызвали отряды матросов. На случай прорыва в Петроград Ленин распорядился ввести в Неву корабли Балтийского флота. 29 октября (11 ноября) Ленин и Троцкий побывали на Путиловском заводе, где осмотрели орудия и бронепоезд, подготовленные для борьбы с войсками Керенского-Краснова. По призыву большевиков на защиту революции выступили тысячи красногвардейцев с Путиловского, Трубочного и других заводов. Затем Троцкий отбыл на Пулковские высоты, где руководил строительством укреплений. Защищать их должны были около 12 тысяч бойцов. Красные были разделены на два отряда: Пулковский во главе с командиром 2-го Царскосельского резервного полка полковником Вальденом, матросами командовал П. Е. Дыбенко; Красносельский, который возглавляли Ф. П. Хаустов и В. В. Сахаров. Командующим всеми войсками под Петроградом был назначен левый эсер полковник М. А. Муравьев, его помощников был В. А. Антонов-Овсеенко. В этот же день ВРК направил около 20 тыс. человек на создание оборонительного рубежа «Залив-Нева». Они строили баррикады, устанавливали проволочные заграждения, рыли окопы и были готовы в любой момент поддержать войска, находившиеся на передовой.
Утром 30 октября (12 ноября) с утра войска Краснова при поддержке артиллерии и бронепоезда начали наступление в районе Пулкова. Революционные войска выдержали натиск, и вечером сами перешли в контрнаступление. «Красные» имели большое численное преимущество, но казаков выручало преимущество в артиллерии. Казаки при этом понесли небольшие потери, в то время как среди красных потери достигали 400 человек, но они продолжали атаковать. К вечеру у казаков начали заканчиваться боеприпасы, обещанные Керенским подкрепления не появились. Большевики подтянули морскую артиллерию, начали бить по Царскому Селу. При артиллерийском обстреле запаниковали и замитинговали полки царскосельского гарнизона. Потребовали прекратить бой, угрожая ударом с тыла. В сумерках матросы начали обходить фланги казаков и Краснов приказал отступить в Гатчину. Казаки вступили в переговоры с революционными солдатами и матросами и заключили перемирие. Во время переговоров с казаками Дыбенко в шутку предлагал им «обменять Керенского на Ленина».
В ночь на 31 октября (13 ноября) Троцкий, находившийся на линии обороны в Пулково, телеграфировал в Петроград: «Попытка Керенского двинуть контрреволюционные войска на столицу революции получила решающий отпор. Керенский отступает, мы наступаем. Солдаты, матросы и рабочие Петрограда доказали, что умеют и хотят с оружием в руках утвердить волю и власть демократии. Буржуазия старалась изолировать армию революции, Керенский пытался сломить ее силой казачества. И то, и другое потерпело жалкое крушение… Революционная Россия и Советская власть вправе гордиться своим Пулковским отрядом, действующим под командой полковника Вальдена».
31 октября (13 ноября) продолжались переговоры об условиях перемирия, и казаки согласились выдать большевикам Керенского, с условием, что их пропустят на Дон. Узнав об этом, он сразу же на автомобиле сбежал из расположения войск Краснова. Керенский передал свои полномочия верховному главнокомандующему Духонину и бежал на Дон. Он прибыл в Новочеркасск, однако атаман Каледин отказался с ним сотрудничать. 1 (14) ноября части большевиков вошли в Гатчину. Казаков разоружили и вскоре отпустили.
Казаки в этот период сохранили боеспособность, но не хотели воевать с большевиками. В массе своей они желали покончить с надоевшей войной и просто вернуться домой. Казачьи части начали эшелонами покидать Петроградскую, Псковскую, Новгородскую и другие губернии и уходили в родные казачьи области. «Все неудержимо хлынуло на Дон, но не к Каледину, чтобы сражаться против большевиков, отстаивая свободу Дона, а домой в свои станицы, чтобы ничего не делать и отдыхать, не чувствуя и не понимая страшного позора нации», - вспоминал потом сам Пётр Краснов.
Сам генерал Краснов сдался, но вскоре был отпущен под «честное слово офицера, что не будет более бороться против Советской власти». Чуть позже он уехал на Дон, где стал одним из лидеров местного белого казачества. В мае 1918 года Краснов был избран атаманом Донского казачества. Наладив союзные отношения с Германией и не подчиняясь А. И. Деникину, ориентировавшемуся на Антанту, он развернул борьбу с большевиками во главе Донской армии. Краснов создал Всевеликое Войско Донское и взял курс на создание независимого государства.
Таким образом, кроме выступления отряда Краснова - Керенского, боев в Москве в целом советская власть утвердилась по всей стране мирно. Отказались подчиняться новому правительству только казачьи области. Но сами казаки воевать не хотели, желали вернуться к мирной жизни. В провинциальных городках и селениях Октябрь (как ранее и Февраль) прошел практически незаметно. Власть уездных и губернских комиссаров правительства была настолько слаба, что её и раньше никто всерьез не принимал. Во многих местах еще несколько месяцев сохранялось двоевластие. Параллельно работали и советские органы, и городские Думы. Последние Думы разогнали только весной 1918 года.
Под мостом
Нева-река,
по Неве
плывут кронштадтцы…
От винтовок говорка
скоро
Зимнему шататься.
В бешеном автомобиле,
покрышки сбивши,
тихий,
вроде
упакованной трубы,
за Гатчину,
забившись,
улепетывал бывший -
«В рог,
в бараний!
Взбунтовавшиеся рабы!..»
Видят
редких звезд глаза,
окружая
Зимний
в кольца,
по Мильонной
из казарм
надвигаются кексгольмцы.
А в Смольном,
в думах
о битве и войске,
Ильич
гримированный
мечет шажки,
да перед картой
Антонов с Подвойским
втыкают
в места атак
флажки.
Лучше
власть
добром оставь,
никуда
тебе
не деться!
Ото всех
идут
застав
к Зимнему
красногвардейцы.
Отряды рабочих,
матросов,
голи -
дошли,
штыком домерцав,
как будто
руки
сошлись на горле,
холеном
горле
дворца.
Две тени встало.
Огромных и шатких.
Сдвинулись.
Лоб о лоб.
И двор
дворцовый
руками решетки
стиснул
торс
толп.
Качались
две
огромных тени
от ветра
и пуль скоростей, -
да пулеметы,
будто
хрустенье
ломаемых костей.
Серчают стоящие павловцы.
«В политику…
начали…
баловаться…
Куда
против нас
бочкаревским дурам?!
Приказывали б
на штурм».
Но тень
боролась,
спутав лапы, -
и лап
никто
не разнимал и не рвал.
Не выдержав
молчания,
сдавался слабый -
уходил
от испуга,
от нерва.
Первым,
боязнью одолен,
снялся
бабий батальон.
Ушли с батарей
к одиннадцати
михайловцы или константиновцы…
А Керенский -
спрятался,
попробуй
вымань его!
Задумывалась
казачья башка.
И
редели
защитники Зимнего,
как зубья
у гребешка.
И долго
длилось
это молчанье,
молчанье надежд
и молчанье отчаянья.
А в Зимнем,
в мягких мебелях
с бронзовыми выкрутами,
сидят
министры
в меди блях,
и пахнет
гладко выбритыми.
На них не глядят
и их не слушают -
они
у штыков в лесу.
Они
упадут
переспевшей грушею,
как только
их
потрясут.
Голос-редок.
Шепотом,
знаками.
– Керенский где-то? -
– Он?
За казаками. -
И снова молча
И только
под вечер:
– Где Прокопович? -
– Нет Прокоповича. -
А из-за Николаевского
чугунного моста,
как смерть,
глядит
неласковая
Авроровых
башен
сталь.
И вот
высоко
над воротником
поднялось
лицо Коновалова.
Шум,
который
тек родником,
теперь
прибоем наваливал.
Кто длинный такой?..
Дотянуться смог!
По каждому
из стекол
удары палки.
Это -
из трехдюймовок
шарахнули
форты Петропавловки.
А поверху
город
как будто взорван:
бабахнула
шестидюймовка Авророва.
И вот
еще
не успела она
рассыпаться,
гулка и грозна, -
над Петропавловской
взвился
фонарь,
восстанья
условный знак.
– Долой!
На приступ!
Вперед!
На приступ! -
Ворвались.
На ковры!
Под раззолоченный кров!
Каждой лестницы
каждый выступ
брали,
перешагивая
через юнкеров.
Как будто
водою
комнаты полня,
текли,
сливались
над каждой потерей,
и схватки
вспыхивали
жарче полдня
за каждым диваном,
у каждой портьеры.
По этой
анфиладе,
приветствиями оранной
монархам,
несущим
короны-клады, -
бархатными залами,
раскатистыми коридорами
гремели,
бились
сапоги и приклады.
Какой-то
смущенный
сукин сын,
а над ним
путиловец -
нежней папаши:
«Ты,
парнишка,
выкладывай
ворованные часы -
часы теперича наши!»
Топот рос
и тех
тринадцать
сгреб,
забил,
зашиб,
затыркал.
Забились
под галстук -
за что им приняться? -
Как будто
топор
навис над затылком.
За двести шагов…
за тридцать…
за двадцать…
Вбегает
юнкер:
«Драться глупо!»
Тринадцать визгов:
– Сдаваться!
Сдаваться! -
А в двери -
бушлаты,
шинели,
тулупы…
И в эту
тишину
раскатившийся всласть
бас,
окрепший
над реями рея:
«Которые тут временные?
Слазь!
Кончилось ваше время».
И один
из ворвавшихся,
пенснишки тронув,
объявил,
как об чем-то простом
и несложном:
«Я,
председатель реввоенкомитета
Антонов,
Временное
правительство
объявляю низложенным».
А в Смольном
толпа,
растопырив груди,
покрывала
песней
фейерверк сведений.
Впервые
вместо:
– и это будет… -
пели:
– и это есть
наш последний… -
До рассвета
осталось
не больше аршина, -
руки
лучей
с востока взмолены.
Товарищ Подвойский
сел в машину,
сказал устало:
«Кончено…
в Смольный».
Умолк пулемет.
Угодил толков.
Умолкнул
пуль
звенящий улей.
Горели,
как звезды,
грани штыков,
бледнели
звезды небес
в карауле.
Дул,
как всегда,
октябрь ветрами.
Рельсы
по мосту вызмеив,
гонку
свою
продолжали трамы
уже -
при социализме.
7
В такие ночи,
в такие дни,
в часы
такой поры
на улицах
разве что
одни
поэты
и воры.
Сумрак
на мир
океан катнул.
Синь.
Над кострами -
бур.
Подводной
лодкой
пошел ко дну
взорванный
Петербург.
И лишь
когда
от горящих вихров
шатался
сумрак бурый,
опять вспоминалось:
с боков
и с верхов
непрерывная буря.
На воду
сумрак
похож и так -
бездонна
синяя прорва.
А тут
еще
и виденьем кита
туша
Авророва.
Огонь
пулеметный
площадь остриг.
Набережные -
пусты.
И лишь
хорохорятся
костры
в сумерках
густых.
И здесь,
где земля
от жары вязка,
с испугу
или со льда,
ладони
держа
у огня в языках,
греется
солдат.
Солдату
упал
огонь на глаза,
на клок
волос
лег.
Я узнал,
удивился,
сказал:
«Здраствуйте,
Александр Блок.
Лафа футуристам,
фрак старья
разлазится
каждым швом».
Блок посмотрел -
костры горят -
«Очень хорошо».
Кругом
тонула
Россия Блока…
Незнакомки,
дымки севера
шли
на дно,
как идут
обломки
и жестянки
консервов.
И сразу
лицо
скупее менял,
мрачнее,
чем смерть на свадьбе:
«Пишут…
из деревни…
сожгли…
у меня…
библиотеку в усадьбе».
Уставился Блок -
и Блокова тень
глазеет,
не стенке привстав…
Как будто
оба
ждут по воде
шагающего Христа.
Но Блоку
Христос
являться не стал.
У Блока
тоска у глаз.
Живые,
с песней
вместо Христа,
люди
из-за угла.
Вставайте!
Вставайте!
Вставайте!
Работники
и батраки.
Зажмите,
косарь и кователь,
винтовку
в железо руки!
Вверх -
флаг!
Рвань -
встань!
Враг -
ляг!
День -
дрянь!
За хлебом!
За миром!
За волей!
Бери
у буржуев
завод!
Бери
у помещика поле!
Братайся,
дерущийся взвод!
Сгинь -
стар.
В пух,
в прах.
Бей -
бар!
Трах!
тах!
Довольно,
довольно,
довольно
покорность
нести
на горбах.
Дрожи,
капиталова дворня!
Тряситесь,
короны,
на лбах!
Жир
ежь
страх
плах!
Трах!
тах!
Тах!
тах!
Эта песня,
перепетая по-своему,
доходила
до глухих крестьян -
и вставали села,
содрогая воем,
по дороге
топоры крестя.
Но -
жи -
чком
на
месте чик
лю -
то -
го
по -
мещика.
Гос -
по -
дин
по -
мещичек,
со -
би -
райте
вещи-ка!
До -
шло
до поры,
вы -
хо -
ди,
босы,
вос -
три
топоры,
подымай косы.
Чем
хуже
моя Нина?!
Ба -
рыни сами.
Тащь
в хату
пианино,
граммофон с часами!
Под -
хо -
ди -
те, орлы!
Будя -
пограбили.
Встречай в колы,
провожай
в грабли!
Дело
Стеньки
с Пугачевым,
разгорайся жарче-ка!
Все
поместья
богачевы
разметем пожарчиком.
Под -
пусть
петуха!
Подымай вилы!
Эх,
не
потухай, -
пет -
тух милый!
Черт
ему
теперь
родня!
Головы -
кочаном.
Пулеметов трескотня
сыпется с тачанок.
«Эх, яблочко,
цвета ясного.
Бей
справа
белаво,
слева краснова».
Этот вихрь,
от мысли до курка,
и постройку,
и пожара дым
прибирала
партия
к рукам,
направляла,
строила в ряды.
8
Холод большой.
Зима здорова.
Но блузы
прилипли к потненьким.
Под блузой коммунисты.
Грузят дрова.
На трудовом субботнике.
Мы не уйдем,
хотя
уйти
имеем
все права.
В н а ш и вагоны,
на н а ш е м пути,
н а ш и
грузим
дрова.
Можно
уйти
часа в два, -
но м ы -
уйдем поздно.
Н а ш и м товарищам
н а ш и дрова
нужны:
товарищи мерзнут.
Работа трудна,
работа
томит.
За нее
никаких копеек.
Но м ы
работаем,
будто м ы
делаем
величайшую эпопею.
Мы будем работать,
все стерпя,
чтоб жизнь,
колеса дней торопя,
бежала
в железном марше
в н а ш и х вагонах,
по н а ш и м степям,
в города
промерзшие
н а ш и.
«Дяденька,
что вы делаете тут?
столько
больших дядей?»
– Что?
Социализм:
свободный труд
свободно
собравшихся людей.
9
Перед нашею
республикой
стоят богатые.
Но как постичь ее?
И вопросам
разнедоуменным
нет числа:
что это
за нация такая
«социалистичья»,
и что это за
«соци -
алистическое отечество»?
«Мы
восторги ваши
понять бессильны.
Чем восторгаются?
Про что поют?
Какие такие
фрукты-апельсины
растут
в большевицком вашем
раю?
Что вы знали,
кроме хлеба и воды, -
с трудом
перебиваясь
со дня на день?
Т а к о г о отечества
т а к о й дым
разве уж
н а с т о л ь к о приятен?
За что вы
идете,
если велят -
«воюй»?
Можно
быть
разорванным бомбищей,
можно
умереть
за землю за с в о ю,
но как
умирать
за общую?
Приятно
русскому
с русским обняться, -
но у вас
и имя
«Р о с с и я»
утеряно.
Что это за
отечество
у забывших об нации?
Какая нация у вас?
Коминтерна?
Жена,
да квартира,
да счет текущий -
вот это -
отечество,
райские кущи.
Ради бы
вот
такого отечества
мы понимали б
и смерть
и молодечество».
Слушайте,
национальный трутень, -
день наш
тем и хорош, что труден.
Эта песня
песней будет
наших бед,
побед,
буден.
10
Политика -
проста.
Как воды глоток.
Понимают
ощерившие
сытую пасть,
что если
в Россиях
увязнет коготок,
всей
буржуазной птичке -
пропасть.
Из «сюртэ женераль»,
из «интеллидженс Сервис»,
«дефензивы»
и «сигуранцы»
выходит
разная
сволочь и стерва,
шьет
шинели
цвета серого,
бомбы
кладет
в ранцы.
Набились в трюмы,
палубы обсели,
на деньги
вербовочного агентства.
В Новороссийск
плывут из Марселя,
из Дувра
плывут к Архангельску.
С песней,
с виски,
сыты по-свински.
Килями
вскопаны
воды холодные.
Смотрят
перископами
лодки подводные.
Плывут крейсера,
снаряды соря.
И
миноносцы
с минами носятся.
А
поверх
всех
с пушками
чудовищной длинноты
сверх -
дредноуты.
Разными
газами
воняя гадко,
тучи
пропеллерами выдрав,
с авиоматки
на авиоматку
пе -
ре -
пархивают «гидро».
Послал
капитал
капитанов ученых.
Горло
нащупали
и стискивают.
Ткнешься
в Белое,
ткнешься
в Черное,
в Каспийское,
в Балтийское, -
куда
корабль
ни тычется,
конец
катаниям.
Стоит
морей владычица,
бульдожья
Британия.
Со всех концов
блокады кольцо
и пушки
смотрят в лицо.
– Красным не нравится?
Им
голодно?
Рыбкой
наедитесь,
пойдя
на дно. -
А кому
на суше
грабить охота,
те
с кораблей
сходили пехотой.
– На море потопим,
на суше
потопаем. -
Чужими
руками
жар гребя,
дым
отечества
пускают
пострелины -
выставляю
впереди
одураченных
ребят,
баронов
и князей недорасстрелянных.
Могилы копайте,
гроба копите -
Юденича
рати
прут
на Питер.
В обозах
еды вкуснятся,
консервы -
пуд.
Танков
гусеницы
на Питер
прут.
От севера
идет
адмирал Колчак,
сибирский
хлеб
сапогом толча.
Рабочим на расстрел,
поповнам на утехи,
с ним идут
голубые чехи.
Траншеи,
машинами выбранные,
саперами
Крым перекопан, -
Врангель
крупнокалиберными
орудует
с Перекопа.
Любят
полковников
сантиментальные леди.
Полковники
любят
поговорить на обеде.
– Я
иду, мол
(прихлебывает виски),
а на меня
десяток
чудовищ
большевицких.
Раз-одного,
другого -
ррраз, -
кстати,
как дэнди,
и девушку спас. -
Леди,
спросите
у мерина сивого -
он
как Мурманск
разизнасиловал.
Спросите,
как -
Двина-река,
кровью
крашенная,
трупы
вытая,
с кладью
страшною
шла
в Ледовитый.
Как храбрецы
расстреливали кучей
коммуниста
одного,
да и тот скручен.
Как офицера
его величества
бежали
от выстрелов,
берег вычистя.
Как над серыми
хатами
огненные перья
и руки
холеные
туго
у горл.
Но…
«итс э лонг уэй
ту Типерери,
итс э лонг уэй
ту го!»
На первую
республику
рабочих и крестьян,
сверкая
выстрелами,
штыками блестя,
гнали
армии,
флоты катили
богатые мира,
и эти
и те…
Будьте вы прокляты,
прогнившие
королевства и демократии,
со своими
подмоченными
«фратэрнитэ» и «эгалитэ»!
Свинцовый
льется
на нас
кипяток.
Одни мы -
и спрятаться негде.
«Янки
дудль
кип ит об,
Янки дудль дэнди».
Посреди
винтовок
и орудий голосища
Москва -
островком,
и мы на островке.
Мы -
голодные,
мы -
нищие,
с Лениным в башке
и с наганом в руке.
11
Несется
жизнь,
овеевая,
проста,
суха.
Живу
в домах Стахеева я,
теперь
Веэсэнха.
Свезли,
винтовкой звякая,
богатых
и кассы.
Теперь здесь
всякие
и люди
и классы.
Зимой
в печурку-пчелку
суют
тома шекспирьи.
Зубами
щелкают, -
картошка -
пир им.
А летом
слушают асфальт
с копейками
в окне:
– Трансваль,
Трансваль,
страна моя,
ты вся
горишь
в огне! -
Я в этом
каменном
котле
варюсь,
и эта жизнь -
и бег, и бой,
и сон,
и тлен -
в домовьи
этажи
отражена
от пят
до лба,
грозою
омываемая,
как отражается
толпа
идущими
трамваями.
В пальбу
присев
на корточки,
в покой
глазами к форточке,
чтоб было
видней,
я в
комнатенке-лодочке
проплыл
три тыщи дней.
12
Ходят
спекулянты
вокруг Главтопа.
Обнимут,
зацелуют,
убьют за руп.
Секретарши
ответственные
валенками топают.
За хлебными
карточками
стоят лесорубы.
Много
дела,
мало
горя им,
фунт
– целый! -
первой категории.
Рубят,
липовый
чай
выкушав.
– Мы
не Филипповы,
мы -
привыкши.
Будет обед,
будет
ужин, -
белых бы
вон
отбить от ворот.
Есть захотелось,
пояс -
потуже,
в руки винтовку
и
на фронт. -
А
мимо -
незаменимый.
Стуча
сапогом,
идет за пайком -
Правление
выдало
урюк
и повидло.
Богатые -
ловче,
едят
у Зунделовича.
Ни щей,
ни каш -
бифштекс
с бульоном,
хлеб
ваш,
полтора миллиона.
Ученому
хуже:
фосфор
нужен,
масло
на блюдце.
Но,
как назло,
есть революция,
а нету
масла.
Они
научные.
Напишут,
вылечат.
Мандат, собственноручный,
Анатоль Васильича.
Где
хлеб
да мяса,
придут
на час к вам.
Читает
комиссар
мандат Луначарского:
«Так…
сахар…
так…
жирок вам.
Дров…
березовых…
посуше поленья…
и шубу
широкого
потребленья.
Я вас,
товарищ,
спрашиваю в упор.
Хотите -
берите
головной убор.
Приходит
каждый
с разной блажью.
Берите
пока што
ногу
лошажью!»
Мех
на глаза,
как баба-яга,
идут
назад
на трех ногах.
13
Двенадцать
квадратных аршин жилья.
Четверо
в помещении -
Лиля,
Ося,
я
и собака
Щеник.
Шапчонку
взял
оборванную
и вытащил салазки.
– Куда идешь? -
В уборную
иду.
На Ярославский.
Как парус,
шуба
на весу,
воняет
козлом она.
В санях
полено везу,
забрал
забор разломанный
Полено -
тушею,
тверже камня.
Как будто
вспухшее
колено
великанье.
Вхожу
с бревном в обнимку.
Запотел,
вымок.
Важно
и чинно
строгаю
перочинным.
Нож -
ржа.
Режу.
Радуюсь.
В голове
жар
подымает градус.
Зацветают луга,
май
поет
в уши -
это
тянется угар
из-под черных вьюшек.
Четверо сосулек
свернулись,
уснули.
Приходят
люди,
ходят,
будят.
Добудились еле -
с углей
угорели.
В окно -
сугроб.
Глядит горбат.
Не вымерзли покамест?
Морозы
в ночь
идут, скрипят
снегами – сапогами.
Небосвод,
наклонившийся
на комнату мою,
морем
заката
облит.
По розовой
глади
моря,
на юг -
тучи-корабли.
За гладь,
за розовую,
бросать якоря,
туда,
где березовые
дрова
горят.
Я
много
в теплых странах плутал.
Но только
в этой зиме
понятной
стала
мне
теплота
любовей,
дружб
и семей.
Лишь лежа
в такую вот гололедь,
зубами
вместе
проляскав -
поймешь:
нельзя
на людей жалеть
ни одеяло,
ни ласку.
Землю,
где воздух,
как сладкий морс,
бросишь
и мчишь, колеся, -
но землю,
с которою
вместе мерз,
вовек
разлюбить нельзя.
14
Скрыла
та зима,
худа и строга,
всех,
кто навек
ушел ко сну.
Где уж тут словам!
И в этих
строках
боли
волжской
я не коснусь
Я
дни беру
из ряда дней,
что с тыщей
дней
в родне.
Из серой
полосы
деньки,
их гнали
годы -
водники -
не очень
сытенькие,
не очень
голодненькие.
Если
я
чего написал,
если
чего
сказал -
тому виной
глаза-небеса,
любимой
моей
глаза.
Круглые
да карие,
горячие
до гари.
Телефон
взбесился шалый,
в ухо
грохнул обухом:
карие
глазища
сжала
голода
опухоль.
Врач наболтал -
чтоб глаза
глазели,
нужна
теплота,
нужна
зелень.
Не домой,
не на суп,
а к любимой
в гости
две
морковинки
несу
за зеленый хвостик.
Я
много дарил
конфект да букетов,
но больше
всех
дорогих даров
я помню
морковь драгоценную эту
и пол -
полена
березовых дров.
Мокрые,
тощие
под мышкой
дровинки,
чуть
потолще
средней бровинки.
Вспухли щеки.
Глазки -
щелки.
Зелень
и ласки
выходили глазки.
Больше
блюдца,
смотрят
революцию.
Мне
легше, чем всем, -
я
Маяковский.
Сижу
и ем
кусок
конский.
Скрип -
дверь,
плача.
Сестра
младшая.
– Здравствуй, Володя!
– Здравствуй, Оля!
– завтра новогодие -
нет ли
соли? -
Делю,
в ладонях вешаю
щепотку
отсыревшую.
Одолевая
снег
и страх,
скользит сестра,
идет сестра,
бредет
трехверстной Преснею
солить
картошку пресную.
Рядом
мороз
шел
и рос.
Затевал
щекотку -
отдай
щепотку.
Пришла,
а соль
не валится -
примерзла
к пальцам.
За стенкой
шарк:
«Иди,
жена,
продай
пиджак,
купи
пшена».
Окно, -
с него
идут
снега,
мягка
снегов,
тиха
нога.
Бела,
гола
столиц
скала.
Прилип
к скале
лесов
скелет.
И вот
из-за леса
небу в шаль
вползает
солнца
вша.
Декабрьский
рассвет,
изможденный
и поздний,
встает
над Москвой
горячкой тифозной.
Ушли
тучи
к странам
тучным.
За тучей
берегом
лежит
Америка.
Лежала,
лакала
кофе,
какао.
В лицо вам,
толще
свиных причуд,
круглей
ресторанных блюд,
из нищей
нашей
земли
кричу:
Я
землю
эту
люблю.
Можно
забыть,
где и когда
пузы растил
и зобы,
но землю,
с которой
вдвоем голодал, -
нельзя
никогда
забыть!
15
Под ухом
самым
лестница
ступенек на двести, -
несут
минуты-вестницы
по лестнице
вести.
Дни пришли
и топали:
– Дожили,
вот вам, -
нету
топлив
брюхам
заводным.
Дымом
небесный
лак помутив,
до самой трубы,
до носа
локомотив
стоит
в заносах.
Положив
на валенки
цветные заплаты,
из ворот,
из железного зева,
снова
шли,
ухватясь за лопаты,
все,
кто мобилизован.
Вышли
за лес,
вместе
взялись.
Я ли,
вы ли,
откопали,
вырыли.
И снова
поезд
катит
за снежную
скатерть.
Слабеет
тело
без ед
и питья,
носилки сделали,
руки сплетя.
Теперь
запевай,
и домой можно -
да на руки
положено
пять
обмороженных.
Сегодня
на лестнице,
грязной и тусклой,
копались
обывательские
слухи-свиньи.
Деникин
подходит
к самой,
к тульской,
к пороховой
сердцевине.
Обулись обыватели,
по пыли печатают
шепотоголосые
кухарочьи хоры.
– Будет…
крупичатая!..
пуды непочатые…
ручьи-чаи,
сухари,
сахары.
Бли-и-и-зко беленькие,
береги керенки! -
Но город
проснулся,
в плакаты кадрованный, -
это
партия звала:
«Пролетарий, на коня!»
И красные
скачут
на юг
эскадроны -
Мамонтова
нагонять.
Сегодня
день
вбежал второпях,
криком
тишь
порвав,
простреленным
легким
часто хрипя,
упал
и кончился,
кровав.
Кровь
по ступенькам
стекала на пол,
стыла
с пылью пополам
и снова
на пол
каплями
капала
из-под пули
Каплан.
Четверолапые
зашагали,
визг
шел
шакалий.
Салоп
говорит
чуйке,
чуйка
салопу:
– Заерзали
длинноносые щуки!
Скоро
всех
слопают! -
А потом
топырили
глаза-тарелины
в длинную
фамилий
и званий тропу.
Ветер
сдирает
списки расстрелянных,
рвет,
закручивает
и пускает в трубу.
Лапа
класса
лежит на хищнике -
Лубянская
лапа
Че-ка.
– Замрите, враги!
Отойдите, лишненькие!
Обыватели!
Смирно!
У очага! -
Миллионный
класс
вставал за Ильича
против
белого
чудовища клыкастого,
и вливалось
в Ленина,
леча,
этой воли
лучшее лекарство.
Хоронились
обыватели
за кухни,
за пеленки.
– Нас не трогайте -
мы
цыпленки.
Мы только мошки,
мы ждем кормежки.
Закройте,
время,
вашу пасть!
Мы обыватели -
нас обувайте вы,
и мы
уже
за вашу власть. -
А утром
небо -
веча звонница!
Вчерашний
день
виня во лжи,
расколоколивали
птицы и солнце:
жив,
жив,
жив,
жив!
И снова дни
чередой заводной
сбегались
и просили.
– Идем
за нами -
«еще одно
усилье».
От боя к труду -
от труда до атак, -
в голоде,
в холоде
и наготе
держали
взятое,
да так,
что кровь
выступала из-под ногтей.
Я видел
места,
где инжир с айвой
росли
без труда
у рта моего, -
к таким
относишься иначе.
Но землю,
которую
завоевал
и полуживую
вынянчил,
где с пулей встань,
с винтовкой ложись,
где каплей
льешься с массами, -
с такою
землею
пойдешь
на жизнь,
на труд,
на праздник
и на смерть!
16
Мне
рассказывал
тихий еврей,
Павел Ильич Лавут:
«Только что
вышел я
из дверей,
вижу -
они плывут…»
Бегут
по Севастополю
к дымящим пароходам.
За день
подметок стопали,
как за год похода.
На рейде
транспорты
и транспорточки,
драки,
крики,
ругня,
мотня, -
бегут
добровольцы,
задрав порточки, -
чистая публика
и солдатня.
У кого -
канарейка,
у кого -
роялина,
кто со шкафом,
кто
с утюгом.
Кадеты -
на что уж
люди лояльные -
толкались локтями,
крыли матюгом.
Забыли приличие,
бросили моду,
кто -
без юбки,
а кто -
без носков.
Бьет
мужчина
даму
в морду,
солдат
полковника
сбивает с мостков.
Наши наседали,
крыли по трапам.,
кашей
грузился
военный ешелон.
Хлопнув
дверью,
сухой, как рапорт,
из штаба
опустевшего
вышел он.
Глядя
на ноги,
шагом
резким
шел
Врангель
в черной черкеске.
Город бросили.
На молу -
голо.
Лодка
шестивесельная
стоит
у мола.
И над белым тленом,
как от пули падающий,
на оба
колена
упал главнокомандующий.
Трижды
землю
поцеловавши,
трижды
город
перекрестил.
Под пули
в лодку прыгнул…
– Ваше
превосходительство,
грести? -
– Грести! -
Убрали весло.
Мотор
заторкал.
Пошла
весело
к «Алмазу»
моторка.
Пулей
пролетела
штандартная яхта.
А в транспортах-галошинах
далеко,
сзади,
тащились
оторванные
от станка и пахот,
узлов
полтораста
накручивая за день.
От родины
в лапы турецкой полиции,
к туркам в дыру,
в Дарданеллы узкие,
плыли
завтрашние галлиполийцы,
плыли
вчерашние русские.
Впе -
реди
година на године.
Каждого
трясись,
который в каске.
Будешь
доить
коров в Аргентине,
будешь
мереть
по ямам африканским.
Чужие
волны
качали транспорты,
флаги
с полумесяцем
бросались в очи,
и с транспортов
за яхтой
гналось -
«Аспиды,
сперли казну
и удрали, сволочи».
Уже
экипажам
оберегаться
пули
шальной
надо.
Два
миноносца-американца
стояли
на рейде
рядом.
Адмирал
трубой обвел
стреляющих
гор
край:
– Ол
райт. -
И ушли
в хвосте отступающих свор, -
орудия на город,
курс на Босфор.
В духовках солнца
горы
жаркое.
Воздух
цветы рассиропили.
Наши
с песней
идут от Джанкоя,
сыпятся
с Симферополя.
Перебивая
пуль разговор.
знаменами
бой
овевая,
с красными
вместе
спускается с гор
песня
боевая.
Не гнулась,
когда
пулеметом крошило,
вставала,
бессташная,
в дожде-свинце:
«И с нами
Ворошилов,
первый красный офицер».
Слушают
пушки,
морские ведьмы,
у -
ле -
петывая
во винты со все,
как сыпется
с гор
– «готовы умереть мы
за Эс Эс Эс Эр!» -
Начштаба
морщит лоб.
Пальцы
корявой руки
буквы
непослушные гнут:
«Врангель
оп -
раки -
нут
в море.
Пленных нет».
Покамест -
точка
и телеграмме
и войне.
Вспомнили -
недопахано,
недожато у кого,
у кого
доменные
топки да зори.
И пошли,
отирая пот рукавом,
расставив
на вышках
дозоры.