“Великие реки текут медленно…”
Митрополит Филофей
В конце осени в «Редакции Елены Шубиной» вышла новая книга одного из самых известных современных русских писателей — « Тобол. Много званых» Алексея Иванова. Она является лишь первой частью романа-дилогии, вторая же — «Тобол. Мало избранных» — должна выйти уже этой весной. В ожидании продолжения внимательно вчитываемся в «Много званых», которая слегка разочаровывает, но оставляет надежду.
Роман-пеплум
Дилогия Алексея Иванова о носит загадочное название «романа-пеплума». На деле пеплум — это жанр исторического кино с преобладающим эпическим началом, обращением к античным и библейским сюжетам, масштабностью и батальностью. Некое обширное кинополотно вроде экранизации «Войны и мира». В случае с романом Иванова солидное латинское слово указывает на то, что роман изначально задумывался как качественный художественный сценарий для сериала. Первый сезон «Тобола» с Сергеем Гармашем в одной из главных ролей должен выйти уже в этом году.
Роман Алексея Иванова действительно написан как сценарий: обилие тщательно прописанных исторических деталей создаёт должную атмосферу, а диалоги персонажей буквально просятся на большой экран.
Однако поклонники писателя, которые читали его «Сердце Пармы» и «Золото бунта», будут разочарованы: свойственного Иванову оригинального смешения жанров в первой книге «Тобола» нет — перед нами просто хороший исторический роман о жизни в Сибирской губернии в эпоху петровских преобразований. «Тобол» очень похож на «Петра I» Алексея Толстого, как консервативный, близкий к документальной литературе, исторический роман. А также он ощутимо отличается от других произведений Иванова, как будто писатель с редкой русской фамилией осознанно ограничивает себя, убирает из своего произведения всё то, что указывало бы на его автора.
Жизнь в Сибири: трудна и красива. Фотография: , CC BY-SA 2.0
Если « эпос» Иванова был овеян какой-то романтической мистикой, пугал загадочной тёмной тайгой, где ведьмы танцуют с медведями под дудочку умершего шамана, атаковал читателя столь же тёмными финно-угорскими словами вроде «тамги», «камлания» и «иттармы», то «Тобол» погружает читателя скорее в атмосферу Петровской России, чем в дебри сибирской тайги. Язык романа тоже «петровский», а не «таёжный» — место инородных парм и хаканов заняли вполне понятные «першпективы», «шкатулы» и «архитектоны».
Детективной составляющей или какой-то даже совсем небольшой интриги в «Тоболе», к сожалению, тоже нет. Главная загадка романа — чей же труп пинает Пётр Лексеич в прологе и чьё тело три года висело на цепи в Петербурге — решается любым, кто учил историю в школе.
Таёжная мистика
Основной художественный метод Иванова — история, «наложенная» на географию — в Тоболе как будто бы остаётся неизменным, однако «таёжной мистики», которая была щедро разлита по страницам «Сердца Пармы», в «Тобольске» почти нет, а там, где есть, она написана гораздо менее тонко, чем в уральских произведениях писателя. Тёмная шаманская магия «Пармы» и «Золота бунта» всегда была где-то на грани сна и транса, но зато и обволакивала жизнь персонажей так, что они порой казались марионетками в руках тёмных таёжных богов.
В «Тоболе» языческие духи остяков и вогулов уже окончательно загнаны православными крестителями в таёжные дебри, их почти нет, но если уж они проявляют себя, то делают это грубо и явно, не стесняясь людей и не вызывая у них удивления:
«Из дыма образовалась зыбкая чудовищная птица — Гусь. Воздев крылья и выгнув шею, Гусь потянулся к владыке. Глаза адской птицы тлели углями. Гусь раскрыл клюв и дохнул на владыку жаром, осыпав его белым пеплом, а потом могуче и гулко хлопнул крыльями — каждое как парус — взмыл в воздух, окутанный яркими искрами. Огонь костра освободился от гнетущей мглы и взмыл, бросившись вверх по стволу дерева. Дымовой Гусь пронёсся над поляной и растворился в небе, оставив в пустоте туманные пряди…»
Персонажи для читателя
И всё-таки при всей консервативности пеплума, в нём есть многое, что может понравиться читателю. В первую очередь, это большое количество положительных персонажей, которым читатель может сочувствовать и с которыми может себя ассоциировать. Это и классический образ русского — владыка Филофей, ежегодно сплавляющийся по Оби и объясняющий язычникам преимущества православной веры, и соратник Филофея, ссыльный казак-интеллигент Новицкий, и патриархальное семейство Ремезовых, имеющее много общего с Ростовыми из «Войны и мира», и остяцкий князь Пантила Алачеев. И хотя персонажи романа не делятся на «хороших» и «плохих», в целом в мире «Тобола» добра больше, чем зла, и даже хищный губернатор-казнокрад Гагарин порой выглядит как крепкий хозяин и покровитель искусств.
Весной растает снег и выйдет вторая часть романа — «Тобол.Мало избранных». Фотография: , CC BY 2.0
Большинство персонажей «Тобола», вплоть до эпизодических, — реально существовавшие люди, упомянутые в исторических документах, где их, собственно, и нашёл Иванов. Отдельное место среди них занимает Семён Ульянович Ремезов — в молодости служилый казак, а в зрелые годы иконописец, «архитектон», а также картограф, историограф и этнолог Сибири — наверное, любимый персонаж автора, идеальный русский энциклопедист, сибирский предтеча Ломоносова, страдающий лишь от того, что его обширные познания не востребованы современниками.
Расстановка фигур
Как отдельная книга, «Тобол» — просто хороший исторический роман, который можно легко прочитать несмотря на объём, который стоит включить в программу внеклассного чтения, чтобы заинтересовать школьников родной историей, который станет хорошим сценарием для не менее хорошего сериала и который несомненно не соответствует тому, чего ожидали от писателя уровня Иванова.
Сюжет объединяет огромное количество героев разных национальностей, религий и мировоззрений, но пока далёк от цельности и грешит повторами, в которых сложно увидеть какую-то иную цель кроме заполнения смыслового пространства: это и ежегодные сплавы Филофея, проходящие примерно по одному шаблону — владыка спасает остяков от напастей и предлагает подождать ещё год перед тем как креститься — и почти одинаковые побеги Айкони и Епифании с подворья Ремезовых, с нанесением максимального ущерба последним.
Тобольский Драматический Театр. Фотография: , CC BY-SA 2.0
Сложно найти в книге какое-то второе дно, затаённую авторскую мысль. В «Тоболе» всё на поверхности. Вот Сибирь, какою она была в царствование Петра. Вот русские люди, которые в ней жили. Вот её коренные племена, их менталитет и культура. Интересно — продолжай читать, неинтересно — отложи книгу.
Остаётся лишь надеяться, что Алексей Иванов осознанно ограничивает свой диапазон творчества, а «Много званых» — это лишь расстановка фигур, плавное погружение читателя в мир полусредневековой Сибири. Однако уже в весенней книге «Мало избранных» наконец все ниточки свяжутся в одну, всё смешается, и запылают сторожевые костры, и забьют шаманские бубны.
Андрей Синичкин, редакция
«Тобол. Много званых. Роман-пеплум» Алексея Иванова (М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной) - первая половина эпопеи, 700 страниц Сибири времен Петра Великого. Она распахнута от Стокгольма до Пекина, от Соловков до Лхасы. В ней сходятся стольные бояре, пленные шведы, купцы-бухарцы, китайские вельможи, старообрядцы, таежные племена, иноки Киево-Печерской лавры, «новые русские» петровского образца и строитель Тобольского кремля, составитель «Чертежной книги Сибири», титан, взросший вовсе не в Тоскане, - Семен Ульяныч Ремезов. В его познаниях - кочи Семена Дежнёва в Тихом океане, огнедышащие горы Камчатки и отряд казаков Атласова, руины Мангазеи, петроглифы на скалах Иртыша, скифское золото курганов, чай и смарагды китайских караванов… Алексей Иванов ответил на вопросы «Новой газеты» о «Тоболе».
— А лексей, почему — Тобольск? Вы уходите с Урала в Сибирь?
— Все гораздо прозаичнее. Продюсерская компания предложила мне написать сценарий сериала про тобольского картографа, летописца и зодчего Семена Ремезова. Его фигура мне давно известна и интересна. И еще мне интересно поработать в формате драматического сериала — вроде тех, что производят «HBO» или «AMC», а этот формат порождает роман нового типа, современный роман. Ради нового формата я и принял предложение, рассчитывая сделать сразу сценарий для продюсеров и роман для себя. Мне по-прежнему близок Урал, но другие регионы тоже увлекают.
— Вы «заходите» в Сибирь «на один сюжет»?
— Скорее всего, «захожу на один сюжет». Хотя это звучит неправильно, потому что сюжетов в этом романе много, и весь проект займет 3 года. Я вообще работаю по проектам, которые можно наложить на определенную территорию. «Ёбург» и «Ненастье» — Екатеринбург. «Хребет России» и «Горнозаводская цивилизация» — Урал. «Вилы» — территория пугачевщины, включая Оренбуржье, Башкортостан, Татарстан и Нижнее Поволжье. Конкретная территория всегда задает произведению некие параметры, определяющие язык, темп, образность и культурный бэкграунд.
— Ваша «философия Урала» прописана в «Уральской матрице». В «Тоболе» видишь сквозь историю губернатора Гагарина, архитектона Ремезова и остячки Айкони зарождение «философии Сибири». Так?
— Нет, таких амбиций у меня не было. В данном случае для меня важнее формат драмсериала, а не региональная идентичность. Просто на примере Урала я для себя разобрался, как устроены региональные культурные комплексы, и уже сразу определяю эту структуру в новом материале. Так, наверное, врач знакомится с человеком, с которым собирается, например, выпить, и сразу понимает: «Близорукость, гипертония, остеохондроз». Познакомившись с историей Сибири петровской эпохи, я сразу увидел ее «нервы», понял, кто является носителем духа истории: казнокрады, шведы, язычники, миссионеры, новокрещены, китайцы, раскольники и джунгары. Сибирь того времени состоит из этих «деталей». Выбор героев обусловлен спецификой территории, а герои живут так, как положено по идентичности.
— Что вы думаете о сегодняшней экономической идее «поворота на Восток»? Как-то соотносили роман с нею?
— Ни с какой идеей я роман не соотносил, и, когда писал, мне забавно было видеть внезапную надежду на Китай — словно роман аукался в телевизоре. Но это просто совпадение. Мне нравится идея дружбы, вернее, тесного сотрудничества с Востоком. Всегда хорошо дружить и всегда плохо враждовать. Но породниться с Востоком мы не сможем. Это не наша ментальная природа, и нашей она не станет никогда. Об этом я писал в «Вилах», а не в «Тоболе». Главная ценность в Европе — свобода, в России свобода — тоже ценность, но не главная, а на Востоке — вообще не ценность. Поэтому Россия — версия Европы, и генетически мы не скрещиваемся с Азией. «Запад есть Запад, Восток есть Восток».
— Россия и Сибирь в «Тоболе» жестоки и суровы. Почти невыносима сама жизнь там. Невыносим пеший путь пленных и ссыльных, шведов и старообрядцев. А вы еще втягиваете в сюжет историю истребления города Батурина войсками Петра и историю осады Соловков «никонианами»… Это — «старинное зверство», общее для всех стран? Или часть нашего генокода?
— Пожалуй, не соглашусь с вами. Жизнь в Сибири в те времена, конечно, была суровой, но ее нельзя назвать невыносимой. Шаламову на Колыме было куда хуже. Ссыльным, подневольным и землепроходцам всегда было трудно, однако обычные жители Сибири в старину никогда не голодали. Герои романа, которые умерли своей смертью, прожили довольно долго: Филофей — 77 лет, Ремезов — 78. Если бы Сибирь была каторгой, Столыпин не продвигал бы политику переселенчества. Напомню, что в 1913 году экспорт зерна из Сибири превышал экспорт зерна из европейской России. На Севере всегда холодно, а средняя полоса и юг Сибири не хуже Ярославщины или Рязанщины. В общем, «пыточный характер» Сибири — миф. А вот «старинное зверство» — это ужасно. Однако оно не эксклюзив России. До эпохи Просвещения нравы везде были зверскими, да и потом с гуманизмом сохранялась напряженка.
— Говорят, что Россия — в отличие от Британской империи и США — не истребила ни один коренной народ. Как вы это мнение оцениваете? И если высказать в одной фразе «тему остяков» в «Тоболе» — в чем она?
— Да, Россия не истребляла инородцев, хотя притесняла и обирала их. И при русской власти численность инородцев возрастала. Однако дело не в человеколюбии России. Во-первых, места в Сибири хватало всем. Во-вторых, Россия была заинтересована в инородцах. Их даже в рекруты не брали. Инородцы поставляли России пушнину, а пушнина была главным экспортным товаром. Чтобы добывать пушнину, нужно вести очень трудный образ жизни. Земледелие все-таки полегче промысла. Оно производительнее, а потому прибыльнее и надежнее. Русские предпочли и в Сибири заниматься тем, что им знакомо, — земледелием, а промыслом пусть занимаются инородцы, чей традиционный образ жизни «заточен» на это, потому их по мере возможности не трогали. Американцам же, например, пушнина была не особенно нужна; в Новом Свете переселенцы сразу стали заводить мануфактуры и сельское хозяйство, основанное на рабском труде, и зачем тогда американцам индейцы? Короче говоря, миролюбие России объясняется слабым развитием производительных сил. Если бы Сибирь осваивалась не крестьянским, а промышленным способом, от инородцев бы только пух полетел. А тему остяков в романе сформулировал Ремезов: «Всякому сильному вы игрушка».
Художественный концепт к фильму «Тобол»: Сергей Алибеков
— У губернатора Гагарина — целая философия казнокрадства. Без этого в «Тоболе» не обходится никто… Осмысление Сибири времен Петра дало вам что-то для понимания сегодняшней РФ?
— Губернатор Гагарин, конечно, вор, но он пассионарий. Его воровство от человеческой дерзости, а не от банальной алчности. Свой высокий пост он использует не для того, чтобы запустить руку в казну, а для того, чтобы устроить свой бизнес, разумеется, незаконный. Казна для него — просто банк, выдающий беспроцентные ссуды. Во второй книге Гагарин будет объяснять Петру, обвиняющему его в воровстве: «Из того колодца черпал, который сам выкопал». Он подобен «цеховикам» советской эпохи, которые, ясен пень, преступники, но не совсем чтобы воры.
«Воеводский» и «губернаторский» периоды истории Сибири и России очень различны. «Воеводские» обычаи — это «лихоимство», взяточничество, когда каждый чиновник берет себе, сколько сможет. «Губернаторские» обычаи — это уже иерархически организованная система, то есть коррупция, когда каждый чиновник отдает начальнику определенную мзду, чтобы иметь возможность брать себе, сколько останется. Коррупция, вернее, степень ее распространенности, является производным от полицейского государства. Петр и построил полицейское государство, заменив банальное лихоимство сложно организованной коррупцией. Губернатор Гагарин, «птенец гнезда Петрова», активно помогал строить это государство, потому что был коррупционером. Но он понимал, что чем богаче будут жить люди в новой системе, чем активнее будет торговля, тем больше он получит выгоды. В этом понимании заключается прогрессивная роль Гагарина. Как говорил Мишка Япончик в фильме «Дежавю»: «Мафия? Хотелось бы, чтобы она у нас была!» Вся механика переходного процесса от воевод к губернаторам и от воровства к коррупции прекрасно описана в монографии историка Михаила Акишина «Полицейское государство и сибирское общество. Эпоха Петра Великого». Так что это не доморощенные выводы.
— История освоения Сибири не менее трудна и интересна, чем «корабельные путешествия» от Колумба до Кука. Почему этот географический подвиг не оценен даже дома? Почему Сибирь не породила в России школу приключенческого романа?
— А Сибирь не исключение из правила. Какие приключенческие романы есть о поморах? А о завоевании Средней Азии? А о Новгороде и Пскове? А о внутренних войнах России — например, о кровавой Оренбургской экспедиции или чудовищном Кубанском набеге? Вся качественная развлекаловка в основном вертится вокруг царей и императоров. Это русское раболепие перед властью, когда кажется, что вне тени трона ничего интересного нет. А сама себе Россия скучна. Случаются, конечно, и прорывы. Помню, с каким ужасом и восторгом я читал «Злой дух Ямбуя» Федосеева — про медведя-людоеда, который напал на партию топографов. Но то, что написано, во многом морально устарело. В общем, Россия не знает себя… и не желает знать. На фиг кому нужен поход поляков на Сольвычегодск или строительство Мертвой дороги — это ведь не Москва. Москвоцентричность жизни порождает и культурное обнищание страны вне столицы. А новые жанры формируются на новом материале. Если материал априори считается тухлым, нечего ждать какого-нибудь русского вестерна.
— Какую роль играет в романе «архитектон» Семен Ремезов?
— Объединяет все линии в общую систему. Ремезов — главный знаток Сибири, а Сибирь — специфический регион. У каждого героя свои планы, так или иначе связанные с Сибирью, и потому каждый герой идет к Ремезову за советом или за помощью. Ремезов — дирижер этого оркестра. Он косвенно руководит процессами «подлинной» Сибири, потому что знает, как она устроена, а губернатор Гагарин руководит процессами реформируемой Сибири, потому что у него власть и пассионарность. И отношения Ремезова с губернатором — это поединок поэта и царя, когда оба созидатели. Только кульминация приходится на вторую часть романа. Пока что поэт и царь лишь обмениваются дружескими тумаками, симпатизируя друг другу.
Художественный концепт к фильму «Тобол»: Сергей Алибеков
— Кажется: роман очень расцентрован. Не история одного героя, как «Золото бунта» и «Ненастье», а полифония десятков судеб? Кто из них все же главный герой? И кто самый любимый?
— Так оно и есть. В романе десяток главных героев, судьбы которых взаимозависимы и то сплетаются, то расходятся. Причина именно в формате.
Я уже сказал, что новый роман приходит из драмсериала. В чем его суть? Ее можно разобрать на примере самого успешного произведения — «Игры престолов». Я буду говорить о фильме, а не об эпопее Мартина, потому что на примере фильма понятнее. Драмсериал всегда сложен из нескольких парадигм, художественных систем, можно сказать — жанров. Причем две из этих парадигм всегда антагонистичны, то есть прежде не сочетались. Органично соединить их — достижение постмодерна. В «Игре» такими парадигмами являются фэнтези и исторический натурализм. Фэнтези — выдумка; историчность — правда. Фэнтези — высокий жанр; натурализм — низкий, почти трэш. Не мешало бы, чтобы имелась и третья парадигма — иноприродная. В «Игре» такой парадигмой оказывается сам видеоряд — лучшая натура мира. Иноприродной парадигмой в этом фильме можно считать жанр путеводителя, это ведь не жанр художественного кино. В литературе такой иноприродной парадигмой может служить что угодно: в «Имени розы» — это семиотика, в «Коде да Винчи» — конспирология.
И в «Тоболе» у меня герои из разных парадигм, жанров, потому их и много. Язычники и миссионеры — из мистики; китайцы и губернатор — из политического детектива; офицеры и джунгары — из военного жанра, и так далее. А иноприродной парадигмой является, скажем так, «альтернативная история» — основная коллизия романа: сговор губернатора с китайцами на «частную», «несанкционированную» войну против джунгар.
У драмсериала, как нового формата, есть и еще одна особенность: перемена статуса этики. Синкретичность формата исключает тяжеловесный моральный урок, который характерен для традиционной литературы. Этика здесь в статусе развлечения, ну как в инфотайнменте новости понимаются как развлечение. Поэтому все герои правы, даже злодеи и воры, и все веры истинны: читатель видит мир глазами православного, мусульманина, раскольника, протестанта и язычника. Однако «многополярность» не ведет к релятивизму: читатель не забывает, «что такое хорошо и что такое плохо».
Новый формат придумали, разумеется, не режиссеры «Игры престолов». Его придумали титаны культуры второй половины ХХ века: Эко, Маркес, Фаулз, Зюскинд. Режиссеры просто перевели достижения титанов в мейнстрим. И мы получили итоговый продукт постмодерна, который, оказывается, не разрушает традицию, а развивает ее, и притом сохраняет гуманистическую суть. А то, что у нас называют постмодернизмом, — лишь промежуточная фаза эволюции постмодерна, объявленная финишем.
Поработать в новом формате — увлекательнейшая художественная задача. А удивительная история петровских реформ в Сибири предоставила мне прекрасный материал для такой работы. И дело вовсе не в том, кого я больше люблю, Урал или Сибирь, маму или папу.
— Когда выйдет второй том «Тобола»?
— К осени 2017 года.
— Вы говорили год назад, что роман — часть проекта. Еще будут документальная книга и 8-серийный фильм… Так?
— Между первой и второй книгами «Тобола», то есть в конце зимы этого года, выйдет нон-фикшн — книга «Дебри» про Сибирь воеводскую — история российской государственности в Сибири от времен Ермака до времен Петра. В «Дебрях» я просто расскажу о тех событиях, которые в романе даны в упоминаниях, чтобы у желающих был, так сказать, документальный контекст. Роман есть роман, и в нем присутствуют отклонения от истории. Небольшие, но есть. Например, в романе митрополит Филофей узнаёт о смерти владыки Иоанна в миссионерской поездке по тайге, а в реальности в это время он был в Киево-Печерской лавре. Это ничего не меняет, но тем не менее. Отклонения диктуются не невежеством автора, а драматургической выразительностью.
В историческом жанре главная задача автора — создать образ эпохи, и для создания этого образа необходима драматургия, которая порой немного отходит в сторону от истории. Ничего страшного, потому что историю надо изучать по учебникам, а не по романам. Историческим роман становится тогда, когда поступки героев детерминированы историческим процессом, и не важно, что имеются расхождения с учебниками или, например, фрагменты фэнтези. Поэтому, например, «Три мушкетера» — не исторический роман, а приключенческий, так как его герои мотивированы любовью, дружбой, честью, а не борьбой католиков с гугенотами и не отношениями Англии с Францией. А мой роман «Сердце Пармы» (хоть и нескромно говорить о себе) — исторический, а не фэнтезятина, потому что герои поступают так, как требует эпоха, а не их личные предпочтения и не предпочтения автора. Не понимать этой сути жанра — непрофессионально.
Восьмисерийный фильм «Тобол» уже в работе. В Тобольске строятся декорации — усадьба Ремезова, после съемок эти декорации перейдут в ведение музея. Режиссер — Игорь Зайцев. Еще не все актеры утверждены, но известно, что Ремезова будет играть Дмитрий Назаров, а Петра I — Дмитрий Дюжев. Съемки начнутся в марте 2017-го. К концу 2018 года фильм должен быть готов. Покажут его в 2019-м на одном из федеральных каналов, свою заинтересованность уже высказал Первый канал. Кроме того, на основе сериала будет сделан полнометражный фильм, эдакий русский истерн, и он пойдет в прокате.
— Почему вы (так зная и понимая церковное искусство, сибирскую агиографию, так нежно написав образ владыки Филофея)… всегда пишете в прозе слово «Бог» со строчной буквы?
— Потому, что вера не в усложнении орфографии. Я пишу светские тексты, а «Бог» с заглавной, на мой взгляд, уместен только в церковной литературе или в текстах священнослужителей. В обычных обстоятельствах такое мелочное раболепие выглядит как-то по-старушечьи. Вряд ли богу нравится, когда ради него в поклонах лоб расшибают.
В продажу поступила новая книга Алексея Иванова "Тобол. Мало избранных", вторая часть эпического произведения (первая часть называлась "Много званых") о том, как реформы Петра I перепахали Сибирь. Константин Мильчин - о том, как у уральского писателя закончилась душа.
Однажды писатель Алексей Иванов гулял по Перми и встретил черта. Нечистый немедленно предложил сделку: пусть Иванов отдаст ему свою душу, а взамен черт подарит ему талант писать гениальную прозу. Иванов согласился, они заключили договор, которым каждый остался доволен. Черт посмеивался, так как знал, что без души писательский талант мало чего стоит. Иванов тоже посмеивался: он знал, как эксперт по преданиям хантов и манси, что у него не одна душа, а пять. Одну отдал, а остальных четырех хватит еще надолго.
Черт свое слово сдержал. Из-под пера Иванова один из другим стали выходить потрясающие романы: волшебные "Сердце Пармы" и "Золото бунта", реалистичный "Географ глобус пропил" (успешно, кстати, экранизированный), недооцененный, хотя от того не менее блистательный "Блуда и мудо", чуть менее удачное, но все равно изумительное "Ненастье". И еще несколько книг в жанре нон-фикшн (черт был щедр).
Как и положено жителю уральского региона, Иванов расходовал свои оставшиеся души бережливо и прагматично. Но черт, как назло, оказался тоже уральский, въедливый и трудолюбивый. И добрался-таки до последней души Иванова как раз тогда, когда он стал писать роман "Тобол".
Старый Иванов вкладывал в свои тексты все оставшиеся у него души, открывал России заново Урал и, захлебываясь от восторга, делился с читателем неизвестными эпизодами истории нашей страны и своего любимого региона. На его место пришел Иванов 2.0, прекрасно владеющий своим ремеслом, холодный, отстраненный романист, который приехал в Сибирь, по-хозяйски посмотрел на нее и решил, что она достойна его пера.
Новый Иванов умело плетет интригу и с покровительственной интонацией пересказывает относительно известные истории. Ругать эту книгу рука не поднимается: черт держит свой уговор, Иванов все так же великолепен как рассказчик. Но найти восторженные слова в адрес романа "Тобол. Мало избранных" не менее сложно.
Итак, перед нами вторая и вроде как последняя часть большой исторической прозы. XVIII век, Тобольск и окрестности.
Губернатор Сибири Матвей Гагарин мало того, что проворовался, так еще и тайком сговорился с китайцами. Русский отряд полковника Бухгольдца отправился завоевывать Кашгар, но был окружен на территории нынешнего Казахстана джунгарами, потерял почти все свои силы, врагу не сдался, но вынужден был отступить. Пленный шведский офицер Ренат мечтает убежать со своей возлюбленной Бригиттой из русского плена. Хитрый бухарец Касым плетет интриги, а священники крестят остяков. Семен Ремезов строит в Тобольске крепость.
Судьбы двух десятков персонажей переплетены сложным набором симпатий и противоречий, счастье одних означает мучительную смерть других. Все умрут, все сгниют в земле, а Тобольский кремль стоит по сей день.
Повторюсь, это очень умелый текст. Иванов может в одном абзаце, как бы походя, пересказать содержание и предысторию картины Василия Перова "Никита Пустосвят. Спор о вере", даже не называя само полотно. И это очень полезно: вот пойдет читатель в музей и там сразу узнает сюжет, разберется, что к чему. Даже прооперированный и выпотрошенный чертом Иванов по-прежнему силен в описании природы:
"Зима перестала прятаться: она уже не подсылала разведчиков в погреба, на чердаки и под застрехи амбаров, не устраивала тихих ночных налетов, она пришла днем - повсюду, широко и открыто. <…> Зима плотно наполняла собою город, как лодку нагружают припасами для долгого пути".
Или устами шведа объяснить, как в России Сибирь и состояние экономики и политики тесно связаны между собой в любой из периодов нашей истории:
"Сибирь снабжает казну пушниной, то есть золотом. И это обстоятельство обеспечивает России возможность отличаться от Европы. У России нет нужды приобретать золото в обмен на плоды своего хозяйства, поэтому она может сохранять хозяйство в нетронутом древнем порядке. Ежели бы не меха Сибири, русским царям пришлось бы, как европейским монархам, избавлять крестьян от крепостного состояния и дозволять мануфактуры. Сибирь - ключ к пониманию России".
Впрочем, дело не только в этом. В старых романах, посвященных Перми и окрестностям, Иванов превращал нормальный, интересный, но в общем-то обычный российский регион в чудесную страну. Романы были равны или даже были более велики, чем регион. А вот Тобольск с его кремлем - сами по себе невероятное чудо. Гораздо большее, чем сам роман.
«Тобол. Мало избранных» - вторая книга романа-пеплума Алексея Иванова «Тобол». Причудливые нити человеческих судеб, протянутые сквозь первую книгу романа, теперь завязались в узлы.
Реформы царя Петра перепахали Сибирь, и все, кто «были званы» в эти вольные края, поверяют: «избранны» ли они Сибирью? Беглые раскольники воздвигают свой огненный Корабль - но вознесутся ли в небо души тех, кто проклял себя на земле? Российские полки идут за золотом в далёкий азиатский город Яркенд - но одолеют ли они пространство степей и сопротивление джунгарских полчищ? Упрямый митрополит пробивается к священному идолу инородцев сквозь злой морок таёжного язычества. Тобольский зодчий по тайным знакам старины выручает из неволи того, кого всем сердцем ненавидит. Всемогущий сибирский губернатор оказывается в лапах государя, которому надо решить, что важнее: своя гордыня или интерес державы?
…Истории отдельных людей сплетаются в общую историю страны. А история страны движется силой яростной борьбы старого с новым. И её глубинная энергия - напряжение вечного спора Поэта и Царя.
Глава 1
Пиетисты
Никто бы в Тобольске не отдал для шведов целую площадь, поэтому они собрались на пустыре за Казачьим взвозом. Четыре сотни каролинов – подданных короля Карла XII – неровными рядами расселись на крутом склоне Панина бугра, будто на ступенях древнего амфитеатра. На самом деле пленных шведов в Тобольске было куда больше – около тысячи, но не все смогли прийти. Зато те, кто пришёл, приготовились к празднику: солдаты и офицеры красовались в камзолах и шляпах с позументом, слуги повязали на локоть банты, женщины надели кружевные фартуки и чепцы с лентами. Сегодня был день рожденья короля. Карлу XII исполнилось тридцать лет.
За Казачьим взвозом на обрыве белели зубчатые стены и квадратные башни Софийского двора – игрушечной крепости сибирского митрополита. Тёплый июньский ветер нёс по небу лёгкие облака, их тени беззвучно бежали по улицам и тесовым крышам русского города, по ровным зелёным откосам Алафейских гор; крепость то вспыхивала яркой белизной, то меркла, словно готовая исчезнуть. Вот так когда-нибудь исчезнут и узы плена, открывая каролинам свободную дорогу на родину. Но до этого надо было дожить.
Капитан Курт Фридрих фон Врех, ольдерман шведской общины в Тобольске, разглядывал лица своих товарищей с искренним сочувствием. Да, каролинам в русском плену пришлось нелегко. Но капитан приложит все силы, чтобы подданные короля не пали духом. Фон Врех гордился своим благородством в невзгодах. Маленький, толстенький и близорукий, он не мог проявить себя в битве, но мог показать свою стойкость в помощи ближним.
Капрал Брур Роламб, стихотворец общины, громко читал каролинам свою новую оду, сложенную к юбилею. Листок с текстом капрал держал в левой руке, а правой рукой широко взмахивал над головой. В одах господина Роламба всегда присутствовали коронованные львы, Юпитер, бури и молнии, гром пушек, грозные армии, сверкающие штыками, знамёна и победные литавры. Ротмистр Леонард Каг сидел поодаль от Роламба на стуле – многие офицеры принесли или привезли с собой стулья – и внимательно слушал, размышляя, стоит ли потом переписать эти стихи в дневник общины; ротмистр вёл дневник по поручению ольдермана. Фон Врех снял шляпу и в знак согласия со строфами кивал головой в потрёпанном парике. Офицеры понимали, как нужны простым людям эти неказистые вирши, и демонстрировали серьёзность. Офицеров в руководстве общины было около десятка; на собрание пришли полковник Арвид Кульбаш, капитаны Отто Стакелберг, Юхан Табберт и Хенрик Свенсон, лейтенанты Густав Горн, Петер Пальм и Юхан Матерн.
Делами пленных шведов занимался Фельдт-комиссариат в Москве, в Немецкой слободе. Возглавлял его старый граф Карл Пипер, глава походной канцелярии короля Карла; он попал в плен под Полтавой. Через Фельдт-комиссариат в глубины России поступали деньги для пленных: половинное жалованье от риксдага, воспомоществование от родственников, ссуды от принцессы Ульрики Элеоноры и благотворителей из вельмож.
Денег всегда не хватало, и капитан фон Врех нашёл ещё один источник финансовой поддержки. Родовое поместье фон Врехов нуждалось в хорошем управляющем, поэтому фон Врех, заботливый отец, ещё до войны с Россией отправил сына получать образование в город Галле в Пруссии, в педагогиум профессора Августа Франке. Дети занимались там круглый день, ходили в синих мундирчиках, не имели глупых развлечений, выходных и вакаций, росли послушными, набожными и трудолюбивыми, а выпускники хорошо разбирались в хозяйстве и ремёслах. Причиной таких успехов было учение пиетизма, которому следовал профессор Франке.
В Галле Курт фон Врех ознакомился с основами этого учения, и, когда судьба забросила его в Тобольск, фон Врех понял, что пиетизм весьма подходит для выживания в плену, позволяя сохранять благочестивый образ мысли и вести добродетельный образ жизни. Фон Врех написал письмо в университет Галле, где профессор Франке преподавал восточные языки, сообщив, что тобольская община шведских военнопленных для своего устава решила взять за образец принципы пиетизма; не сможет ли могущественная пиетистская школа господина Франке помочь единомышленникам деньгами и мудрым руководством? Через год из университета Галле пришли посылка с книгами и денежный перевод. Переводы от профессора стали регулярными.
– Дорогие друзья! – говорил Курт фон Врех тем, кто сидел на зелёном склоне Панина бугра. – Хочу зачитать вам прекрасные слова доктора Франке, которыми мы должны руководствоваться в нашем изгнании, – фон Врех вынул из кармана письмо профессора и развернул перед глазами: – «Волею рока вы оказались среди варваров вдали от родины и короля, но вам не следует предаваться унынию и скорби. Неустанный труд на благо товарища по несчастью, нравственная жизнь и распространение среди варваров знаний и морали есть ваше моление и ваша высокая просветительская миссия!»
Фон Врех расчувствовался, убрал письмо и промокнул глаза платком.
Штык-юнкер Юхан Ренат сидел в траве среди шведов, грыз соломинку, слушал фон Вреха и думал, что всё не так: ни господин ольдерман, ни господин профессор не помогут ему. Ренат работал у какого-то русского на пильной мельнице, подтаскивал багром брёвна и доски, получал гроши, но тяжёлый праведный труд не утешал его. Он хотел домой. Он хотел делать то, что любил и умел делать, – стрелять из пушек. Он хотел женщину.
Ренат осторожно поглядывал на Бригитту, жену солдата Михаэля Цимса. Бригитта сидела рядом – чуть ниже и вполоборота, она следила за своим мужем. Цимс работал крючником на пристани и почти каждый вечер напивался. Он и сейчас пришёл с флягой и прикладывался к горлышку. Бригитта боялась, что пьяный Михаэль опозорится на всю общину. А Рената неудержимо тянуло смотреть на Бригитту – красивую, но угрюмую. В её зависимости от скотины Цимса было что-то очень волнующее.
– Михаэль!.. – неприязненно прошептала Бригитта.
– Заткнись, – ответил Цимс.
Фон Врех посовещался с офицерами и снова обратился к собранию.
– Друзья! – громко произнёс он. – Как вы знаете, королевский епископат не одобряет молитвенных собраний вне стен храмов, но для нас, лишённых родины, очень важно слово пастыря и святое причастие. Поэтому доктор Франке согласился удовлетворить нашу просьбу. Доктор и община прислали нам восемьсот риксдалеров для заведения кирхи. Господин губернатор заверил, что не имеет возражений, и отвёл участок городской земли.
Собрание взволнованно загудело.
– Я думаю, что нашему батальонному пастору господину Габриэлю Лариусу следует написать профессору Франке благодарственное письмо, – не вставая со стула, сказал полковник Арвид Кульбаш, самый старший по званию среди каролинов Тобольска. – А мы все поставим свои подписи.
– Прекрасное предложение, господин полковник, – одобрил фон Врех.
– Господин ольдерман, – из рядов спросил лейтенант Карл Леоншельд, – известие о кирхе радует, но доставлено ли зимнее жалованье?
В плену выплаты от риксдага получали только офицеры, а низшим чинам и слугам полагалось самостоятельно искать себе заработок. Однако многие офицеры, и Леоншельд тоже, устраивали для неимущих товарищей бесплатные обеды, поэтому доставка жалованья интересовала всех.
– Деньги пришли, – сказал капитан Отто Стакелберг, казначей общины.
– И ещё одно объявление! – фон Врех дождался тишины. – Его сделает господин Йохим Дитмер, секретарь господина губернатора.
Дитмер поднялся со стула и, улыбаясь, поправил шляпу.
– Господин губернатор князь Гагарин просил меня сообщить следующее, – негромко заговорил Дитмер, уверенный, что его услышат. – Его сиятельство из своих средств выдаст нашей общине тысячу риксдалеров на расширение школы, если мы будем принимать на обучение русских детей.
– Русских? Русских? – удивлённо загомонили каролины.
В обозах шведской армии оказалось немало детей. Некоторые солдаты и младшие офицеры взяли с собой на войну в Россию свои семьи, потому что без кормильцев семьям не на что было жить в Швеции. Семьи тоже попали в плен. В Тобольске хлопотливый фон Врех приказал переписать всех детей и открыл для них школу. Дом для школы шведы построили сами, дрова ольдерман выпрашивал у обер-коменданта Бибикова, а жалованье учителям присылал профессор Франке. Учителями были образованные офицеры.
Из рядов каролинов поднялся лейтенант Юхан Матерн.
– Если в нашей школе будут русские, то обучение надо будет вести на русском языке, – Матерн был гарнизонным фортификатором и в школе преподавал черчение. – Но я плохо говорю по-русски. Меня отстранят?
– Русские не знают Реформации, у нас разные церкви! – поддержал Матерна лейтенант Петер Пальм, он тоже преподавал в школе.
– Священная история, сын мой, одинакова для всех ветвей христианства, – рассудительно возразил пастор Лариус.
– Мы не миссионеры! – крикнул из рядов лейтенант Густав Горн. Дома, в Кальмаре, он был ювелиром, а в школе фон Вреха вёл уроки каллиграфии; но шведская каллиграфия не будет нужна русским. – Зачем нам русские?
– Это доброе дело, и оно угодно Всевышнему, – мягко сказал фон Врех.
Дитмер, ничего не говоря, сел на стул и закинул ногу на ногу. Он по-прежнему спокойно улыбался, словно знал, чем закончится этот спор.
Штык-юнкер Ренат не слушал спора про школу каролинов. Солдат Цимс напился окончательно и, ворча что-то под нос, начал валиться боком на Рената. Бригитта молча пыталась усадить его обратно – так, чтобы никто не заметил, что Цимс пьян. Ренат брезгливо скинул бы Цимса, но не хотел быть грубым при Бригитте, и потому так же молча помогал ей. Он не понимал, как для Цимса бессмысленное пойло может быть интереснее этой женщины.
– Простите, господин юнкер, – негромко сказала Бригитта.
Она видела голодное, хотя и скрытое внимание этого молодого офицера. Конечно, сейчас он представлял её в своей постели, мужчины всегда думают об этом. Но смущения Бригитта не испытывала. Её постыдной тайной было пьянство мужа, а господин офицер уже узнал эту тайну. Значит, ему теперь можно воображать близость, словно бы он пересёк некую священную черту.
Капитан Табберт решил вмешаться в спор каролинов. Он был уверен в своих аргументах. Он поднялся, одёрнул камзол и выступил вперёд.
– Господа, позвольте сказать и мне. Вы не против, Курт? – Табберт вежливо посмотрел на фон Вреха, и тот благосклонно кивнул. – Господа! Вы все пришли сюда, в Тобольск, своими ногами, и по себе знаете, насколько велика Россия. Королю Карлу будет трудно победить такую страну, и война закончится ещё очень нескоро. В эти годы нам всем потребуется русский язык. Следовательно, давайте возьмём на себя труд изучения этой речи и не будем лишать наших детей преимуществ знания своего соперника.
– Блестяще, мой Табберт! – фон Врех похлопал в ладоши.
Каролины сдержанно гомонили, обсуждая слова Табберта.
Лейтенант Сванте Инборг, начальник артели, которая строила новый дом для Гагарина, степенно вынул трубку из-под седых усов и спросил:
– Господин секретарь Дитмер, если русский губернатор так богат, что строит школу, не захочет ли он построить себе ещё один дом?
Люди вокруг лейтенанта Инборга добродушно засмеялись. Каролины по-хорошему завидовали артели Инборга, потому что губернатор щедро заплатил за свой дворец, а многие работники и сейчас выполняли заказы господина Гагарина: корнет Юхан Бари и лейтенант Густав Горн, ювелиры, изготовляли оправы для драгоценных камней, которые покупал Гагарин; корнет Юхан Шкруф делал серебряную посуду; ротмистр Адольф Кунов и лейтенант Карл Леоншельд рисовали игральные карты; ротмистр Георг Малин вырезал шахматные фигуры и формы для лепнины; корнет Эннес Бартольд печатал краской узоры на холщовых обоях для дома губернатора.
Фон Врех снова поднялся на ноги и поправил шпагу.
– Друзья, позвольте считать вопрос с русской школой разрешённым. Как ольдерман нашей общины, я назначаю комиссию по реорганизации школы: полковник Арвид Кульбаш, капитаны Юхан Табберт и Отто Стакелберг, фэнрик Георг Стернгоф и наш пастор Габриэль Лариус. А теперь совместно вознесём молитву о здоровье и победе короля Карла.
Каролины поднимались и снимали шляпы. Собрание закончилось.
Секретарь Дитмер, попрощавшись с офицерами, направился к своей двуколке, стоявшей поодаль на улице, и его догнал Лоренц Ланг, совсем юный лейтенант инженерного корпуса. Он даже повоевать не успел – попал в плен вместе со штабом. Лоренц искренне восхищался положением Дитмера при губернаторе и не видел никакой иной карьеры, кроме как у русских.
– Господин секретарь, – взволнованно спросил Ланг, – вы узнали?..
– Да, господин Ланг, – покровительственно улыбнулся Дитмер, забираясь в двуколку. – Господин губернатор сказал, что вы вполне можете поступить на русскую службу, но для этого должны дать присягу.
– А вы давали присягу? – почему-то обиделся Ланг и покраснел.
– Я не на русской службе, – с достоинством ответил Дитмер. – Я на службе у князя как частного лица.
Дитмер стронул лошадь и поехал, оставив смущённого Ланга одного.
Каролины расходились. Бригитта, присев, трясла Цимса, чтобы привести его в чувство и забрать домой. Цимс мычал и отталкивал жену. Бригитта раскраснелась, тонкая прядь волос выбилась из-под чепца. Ренат не выдержал.
– Я помогу, – сухо сказал он.
Он шагнул к Цимсу, крепко ухватил его под мышку и рывком вздёрнул на ноги. Бригитта поддерживала мужа с другой стороны.
– Отпусти меня!.. – захрипел Цимс. – Я устал, шведская шлюха!..
– Простите его, господин юнкер, – непроницаемо сказала Бригитта.
– Опомнитесь, солдат! – негромко и яростно рявкнул Ренат.
– Я помогу довести до дома.
– Это близко, господин юнкер.
– Кто он? – не соображая, хрипел Цимс. – Кого ты подцепила, шлюха?
Бригитта и Цимс, действительно, квартировали неподалёку от Панина бугра. Они жили на большом русском подворье в тесной каморке рядом с коровником. Ренат дотащил шатающегося Цимса до нужных ворот и заволок солдата во двор. Посреди двора стояла корова; сидя на лавочке, её доила русская баба. Она недовольно оглянулась на Рената, Бригитту и Цимса.
– В стойло свою свинью кидай, девка, – сказала она.
Ренат и Бригитта свалили Цимса на сенную подстилку в коровье стойло. Ренат отряхнулся, вышел и в знак благодарности кивнул бабе у коровы. Бригитта оправила чепец и фартук и направилась проводить Рената.
Ренат остановился на улице у ворот, он хмурился и не глядел на Бригитту. Ему не хотелось расставаться с ней, но повода, чтобы задержаться, он никак не находил. Бригитта поняла замешательство молодого офицера.
– Благодарю вас, господин юнкер, – сказала она, рассматривая Рената.
– Юхан Густав Ренат. К вашим услугам, фру Цимс.
– Я знаю, как вас зовут. Ведь мы вместе шли сюда, в Сибирь.
– Я тоже вас помню, фру Цимс, – неохотно признался Ренат.
Бригитта устало улыбнулась и сделала некое подобие книксена.
– Бригитта Кристина, солдатская жена.
Ренат поколебался и всё-таки заглянул Бригитте в глаза.
– Почему вы терпите такое обхождение супруга?
Бригитта не опустила взгляда.
– Потому что Цимс моя единственная опора, – твёрдо сказала она.
– Однако называть вас продажной женщиной…
Теперь Бригитта отвернулась. По этой окраинной подгорной улочке редко проезжали даже телеги, и улочка заросла весёлой травой. Белая коза с козлятами щипала траву под массивной оградой из лежачих брёвен. Вечернее солнце щедро окрасило широкие скаты крыш в медовый цвет. Над крышами поднимались крутые зелёные откосы, а над ними в небе сияли кроны деревьев, будто на кручах Стенсхувуда. Но здесь был не Стенсхувуд, не родной Сконе, не Швеция. И этот молодой офицер – всего лишь скучающий мужчина, для которого русский город Тобольск – самое тяжёлое испытание.
– Потому что я и есть продажная женщина, господин Ренат, – спокойно ответила Бригитта. – Цимс – уже мой третий муж. Я выхожу замуж ради своего благополучия. Всего хорошего, господин штык-юнкер.
В это время капитан Табберт и Курт фон Врех ехали на дрожках к дому ольдермана: фон Врех пригласил Табберта на поздний обед. Фон Врех жил довольно богато – ему пересылали деньги из поместья в Халланде. Дрожки неспешно катились по кривым улицам мимо сплошных сибирских заплотов, словно в неглубоком жёлобе с утоптанным дном и деревянными стенами. Навстречу попадались телеги водовозов с бочками и служилые с саблями на боку. По краю улицы тянулись дощатые вымостки на плахах; по ним, чтобы не мешать повозкам и всадникам, шли горожане: бабы с коромыслами, бородатые мужики в рубахах и шапках, татары в цветных халатах. Только мальчишки и собаки бегали, где хотели, не признавая никаких правил.
– Мой милый Табберт, – говорил фон Врех, – я хочу попросить вас об одолжении. Я уже купил дом для кирхи. Он находится неподалёку отсюда в деревне, но его надо разобрать на брёвна и сплавить до города по этой реке.
– Она называется Иртыш, – снисходительно подсказал Табберт.
– Эти корявые названия не для языка европейца… Вся община была бы вам благодарна, если бы вы взялись руководить работами по перемещению этого здания. Лейтенант Инборг, увы, сейчас занят.
– Хорошо, я сделаю эту работу, – кивнул Табберт. – Но вы уверены, Курт, что кирха – то, что необходимо нашим товарищам?
– Безусловно необходимо, милый Табберт, – убеждённо сказал фон Врех. – Проповеди – лучший способ донести до людей идеи пиетизма.
– Это не имеет никакого значения. Согласитесь, дорогой Табберт: чтобы сохранить достоинство граждан великого государства, в этой русской глуши мы должны соблюдать определённые правила жизни. Они довольно просты. Нельзя роптать и горевать, а свою бедность нужно считать благословением. Нужно много трудиться. Нельзя терять связь с господом. Надо помнить о короле. Следует распространять свои знания и убеждения среди здешних народов, чтобы развитием смягчать их нравы, в том числе и для собственного благополучия. Но эти правила и составляют суть пиетического учения.
– Наверное, вы правы, Курт, – подумав, согласился Табберт и надвинул шляпу на глаза, чтобы не слепило солнце.
– Кстати, я собираюсь в скором времени открыть при школе аптеку.
– Дорогой Курт, вы скоро превзойдёте самого святого Франциска, – усмехнулся Табберт. – Но боюсь, что русские этого не оценят.
– Мой труд не для благодарности, а для того, чтобы сделать мир лучше, – с тайной гордостью признался фон Врех. – Уверен, этого хочет и король.
– Во всяком случае, я – хочу, – иронично сказал Табберт.
Он размышлял, стоит ли ему говорить с Куртом о своём плане.
– Послушайте, Курт, – наконец решился он. – Вы же понимаете, что я способен на более значимые свершения, нежели перевозка крестьянских лачуг. Поэтому, в свою очередь, я тоже хочу попросить вас о помощи.
– К вашим услугам, – охотно сказал фон Врех.
– Вы знаете, что эта река – Иртыш – начинается в Китае?
– Очень интересно, – сказал фон Врех. – И что с того?
– Я поделюсь с вами своим замыслом, Курт, – Табберт почувствовал, что слегка волнуется, потому что его замысел и вправду был крайне необычным. – Я задумал составить обстоятельную карту Иртыша и его притоков, чтобы показать неизвестные в Европе русские пути в Китай.
– Монархам Европы всегда было любопытно это странное государство, – кивнул фон Врех, – а Швеция ещё не имеет своей Ост-Индской компании.
– Надеюсь, моя карта послужит развитию торговли и дипломатии. Но сначала её нужно издать хорошим тиражом, чтобы она продавалась во всех книжных лавках. Насколько я знаю, у профессора Франке при университете в Галле есть гравировальные столы и типография. Я согласен выплачивать четверть прибыли с продажи карты доктору Франке и четверть – вам, Курт.
Фон Врех не отвечал, перебирая вожжи.
– Мой милый Табберт, – виновато заговорил он, – я не могу нарушать законы этой страны, ведь пересылать из России карты нам запрещено.
Табберта окатило разочарование. Фон Врех, увы, не понимал дерзости и величия его проекта. Карта заповедного пути в Китай – не школа и не аптека.
– Весьма жаль, Курт, – холодно сказал Табберт. – Что ж, тогда, может быть, укажете мне для консультаций какого-либо знатока здешних земель? Ведь вы дольше меня живёте в Тобольске.
– Я не знаю такого человека, – фон Врех в сочувствии положил ладонь на руку Табберта, – но вам поможет местный офицер Новицкий. Он ведёт уроки в моей школе. Приходите осенью, когда он вернётся из путешествия.
- 22.